Фантом Я. Ольга Устинова

как трудно мне общаться, до какой степени я забит миром, какая пытка для меня сказать с миром слово, а тем более попросить. – Конечно я привожу тысячу и одно оправдание, чтобы попросить что-нибудь простенькое. Да, героиня нью-йоркской ночи, да, любимица рас и народов, мне кажется необходимым придумать оправдание, чтобы поклянчить у человечества маленькую услугу безвозмездно. Ты, героиня, не понимаешь, что к вашему товарообмену, на коем ваша так называемая дружба строится: ты мне, я – тебе, я не имею дара и у меня нет достоинств и товара на обмен. Я, Роберта, когда-то родился с предрассудком: делаешь добро – делай ради самого добра, а просишь взамен, тогда – торговля. Я, героиня, не рыночный человек. Я – ископаемое. Я раздражаю рынок своей бездарностью (неумением торговаться о цене за себя) и тем, что сбиваю цены на услуги, потому что не прошу расплаты. Я за это перед рынком извиняюсь и расшаркиваюсь.

      И опять пришло это в голову, как однажды уже не раз. Я сказал вслух: «Пора начать выкобениваться».

      Позвонил Коке: «Я пришлю тебе рукопись. Сохрани. Если можешь». Смиренная скромная просьба.

      Сегодня мне показалось, что так и помереть можно, бесследно. Пусть хоть «Отражение» – моя любовь, сохранится. Все-таки девять лет восстанавливал. По кусочку, как мозаику.

      Теперь пора, наверно, выйти из подполья, теперь можно, теперь хрен с вами, берите. Лепите, уничтожайте.

      Еще есть какие-то годики до смерти? Еще не все здоровье сгорело в пожаре тайных стрессов. Вот теперь, бля, теперь можно, хрен с вами, когда удалось спасти «Отражение». Теперь я – человек. Остальное – ваше. Читайте, идентифицируйте. Smooth out. Заравнивайте.

      Дайте рукописи выжить. Хотя бы ей. Оставшееся время до физического уничтожения жизнью. Громите уникальность, хрен с вами, нате. Наконец-то можно сдаться. С моим восторгом и удовольствием. Всегда мечтал. Только, по примеру Архимеда: рукопись пожалейте.

      Иногда я писал письма Коке, но не отправлял их.. Одно было таким:

      «Знаешь, когда меня раньше, бездомного, всякие ведьмоподобные социальные работницы запихивали жить в шелтера, я шел. Я думал, что меня отправляют в тюрьму, и шел, чтобы не дать им стереть мое лицо в порошок. Я так считал нужным. Мое великолепное, неповторимое, индивидуальное лицо. Я даже им не объяснял почему я им разрешаю над собой творить такое. Ни в коем случае. Это могло нарушить всю игру. Рассекретить мой секрет – зачем мне нужно быть постоянно уничтожаемым, хотя на каком языке до них могло бы стать понятным такое. И кто воспринял бы всерьез мой лепечущий, бессвязно и прерывно пытающийся звучать для них понятно, из крохотного горла в спазме вылетающий, голос вопиющего в пустыне мудреца-недоучки. Что если бы тогда они, поняв, по злобе и зависти и из неожиданного прозрения, лишили бы меня шанса быть распятым?

      Нет, им доверять нельзя. Они на все способны. Они бы и это учинили.

      Лишить меня моих агоний! Такого им разрешать было нельзя. Пусть наслаждаются своей значимостью в моем уничтожении.

      Мне понадобилось прописаться в этом