Потом я пришла в себя, скрюченная на камнях и опустошенная осознанием того, что лекарство затворницы не помогло. Кто-то придерживал мою голову. Когда я наконец открыла глаза, кося и жмурясь, то уставилась прямо на нос кожевнику.
– Где твоя мать? – спросил тот. – Думал, ты уж исцелилась!
Я села. Вокруг нас собралась толпа. Двое прыщавых сыновей скорняка смотрели на меня с прищуром. Лекарь стоял позади всех, уже отцепив траву от подола, застыв прямо на выходе из лавки. Глядя на то, как он исчезает в толпе, я преисполнилась возмущением. Ясное дело, здоровье какой-то простолюдинки его не заботило. Я так разозлилась – на него, на свои вернувшиеся припадки, что мне на ум пришло проклятье, которое матушка бормотала только в отсутствие отца.
– Диэсис линемки тве! – выплюнула я, хотя и не знала, что означают эти слова.
Кожевник отшатнулся, пораженный, как будто я прокляла его самого. Над толпой повисло молчание. Я села ровнее, опасаясь того, что люди подумают: ругательство, этот обморок…
– Не смотри ей в глаза, – прошипел старший сын скорняка. – Так демоны перебираются между телами…
Кто-то из лавочников перекрестился. Остальные один за другим принялись повторять его жест. Сестра мельника сложила круг защиты от демона, коснувшись большим пальцем указательного. Те, кто это заметил, отступили назад, переглядываясь и перешептываясь.
В груди разлилась тяжесть. Над толпой повисло нечто мрачное и бездумное. Голос в глубине души призывал бежать.
Потом я увидела матушку, которая проталкивалась ко мне с искаженным от ярости лицом.
– Отстаньте от нее! – закричала она.
Толпа застыла. Мать бросила на старшего сына скорняка взор, от которого скисло бы молоко.
– Уж эти мне припадки. Богородица сохрани. Сколько поколений моих родичей несли это бремя. – Подойдя ко мне, она опустила руку на мое плечо. – Спасибо, – тепло сказала кожевнику. Потом обвела взглядом остальных, и голос у нее стал холодным. – Нечего тут больше делать.
То, что нависало над толпой, как будто рассеялось. Люди покачали головами и разошлись по своим делам. Кожевник поморгал и прошептал благословение. Сестра мельника поспешила в лавку скорняка. Тот хмуро покосился на мою мать и тоже зашел внутрь. Его старший сын захлопнул за ними дверь. Матушка прижала меня к груди с тяжелым выражением на лице.
– Чуть не попались.
Следующее утро казалось таким же, как все предыдущие. Никакого ворона, засевшего на подоконнике. Никакой летучей мыши, залетевшей в дом. Если и было что-то необычное, так это непривычная тишина в хижине. Изо всех звуков остался только перестук, с которым лошади снаружи ступали по камню. Несколько мгновений я и не помнила о том, что устроила накануне на площади. А потом вспомнила, уставившись на свисающие со стропил сушеные травы и проклиная себя. Если раньше испытывать чувства к Маттеусу было тяжело, теперь это стало поистине невыносимо. Словно мало того, что я из семьи рыбака. Отец никогда не позволит