Я сделала глубокий вдох.
– Вот только не сможем.
– Почему нет? У нас даже могут быть дети.
Меня охватила дикая ярость.
– Я хочу семью, Маттеус. Никто не пустит какую-то любовницу к себе в дом принимать роды. Наши дети будут ублюдками! Ты обо всем этом вообще подумал?
Голос у меня задрожал. Маттеус моргнул. Он явно не рассматривал ничего с моей точки зрения. И сам в этом признался:
– Нет. Прости меня. Думаю, нет.
– Уйди, – сказала я, подходя к порогу и открывая дверь. – Смотреть на тебя не могу.
Покидая хижину, он выглядел совершенно разбитым.
Правда же заключалась в том, что я не хотела плакать у него на глазах.
Две недели спустя он снова постучался в мой дом. На этот раз я заставила его ждать. Умылась и натянула матушкину сорочку из сундука и красивую ярко-синюю юбку с лентой, подчеркнувшей талию. Вытащила косы из-под платка, чтобы он их заметил. Затем наполовину приоткрыла дверь. И сухо спросила:
– Что тебе нужно?
– Прости. – Маттеус выглядел жалко, будто вообще не спал с прошлого нашего разговора. Под глазами у него залегли темные тени; лицо стало измученным. – Мне следовало лучше обдумать свое предложение.
Я посмотрела на него. Он заслужил пару бессонных недель. Его печали никоим образом и близко не стояли с моими.
– Следовало.
– Я понимаю, что ты не можешь его принять, Хаэльвайс. Ты заслуживаешь надлежащего супруга. К сожалению для меня, я им стать не могу.
Маттеус подождал моего ответа. Поняв, что я не заговорю, продолжил сам:
– Я тебе кое-что сделал.
Он стряхнул с плеча сумку, которую я до этого не замечала, и вынул пару меховых сапог и краппово-красный сверток ткани. Платье, поняла я, когда Маттеус его расправил и поднял, моего любимого цвета. С вышитой горловиной, нижней юбкой и рукавами колоколом, украшенными золотым кантом. И со шнуровкой по бокам, чтобы затянутый наряд облегал фигуру.
– Красивое, – с невольным благоговением выдохнула я. Будто закат, изловленный и заключенный сиять в полотне.
Маттеус беспокойно улыбнулся.
– Я трудился над ним каждую ночь после работы в мастерской. Почти не спал.
Мысли у меня смешались.
– Маттеус. Я не понимаю.
Он снова полез в сумку и достал плащ того же оттенка с глубоким расшитым капюшоном. Поднял, показывая мне. Отделка капюшона переливалась золотом. Такая тонкая, что каждая ниточка словно мерцала волшебством. Я коснулась вышивки, дотронулась до броши – у меня никогда не было броши, – внезапно потрясенная красотой его поступка.
– Маттеус. С чего тебе шить мне платье?
– Я тебя люблю.
Он сказал эти слова легко, как ни в чем не бывало, словно что-то совершенно неоспоримое. Безо всяких показных переживаний, без возвышенных жестов, но со слезами на глазах. Увидев его слезы, впервые в жизни я поняла, из каких мук родилось то его предложение.