Дуракаваляние, или Пробы пера в прозе и стихосложении. Мухортов Павел Петрович

в зал с бокалом, доверху наполненным минералкой, увидев бегающие, по-волчьи блеснувшие глаза и руки, быстро спрятанные в карманы, и только тогда почувствовав запах спиртного, Владимир внимательнее вгляделся в осунувшиеся лица, сгорбленные фигуры и поразился тому, насколько ребята не по годам состарены. И в этот момент в искренности слов Куницына о болезни его приятеля, Яковлев усомнился.

      – Ну, мы пошли, Володь, – сказал Леха, – спасибо за «колеса».

      Внизу затихли торопливые шаги. Володька не понимал, почему не задержал Леху хотя бы на пять минут, чтобы возобновить прерванный разговор, корил себя за это. Но что-то тревожное, неопределенное, подспудное говорило ему, что он не вынес бы и пятиминутного присутствия этих людей. Машинально пощипывая кожу на шее, на щеках, Яковлев догадался о цели их визита, понял, что они что-то взяли, но что конкретно? Деньги? Ценности? Вещи? Ошарашенный этой мыслью – о недозволенном, недопустимом, он начал лихорадочно копаться в одежде на вешалке, в шкафу и тумбочке, заглянул на холодильник, где под тюлевой накидкой хранились расходные деньги. Убедившись в том, что все вроде лежит нетронутым на месте, Владимир махнул рукой: «А-а-а, ладно».

      Алексей снова исчез на неделю, и Володька уже не рассчитывал увидеть его в ближайшие дни, но раздавшийся вечером, часов в девять, телефонный звонок разрушил это предположение. Яковлев вздрогнул: к тому, что каждый связанный с Лехой звонок приносит различные неприятности, он еще не привык.

      – Володю к телефону можно? А, это ты, старик? Привет! – по заплетающемуся языку было понятно, что Леха пьян. – Слушай, Володь, я тебя очень прошу, если можешь, пожалуйста… Мне, конечно, неудобно, ну…