Алена не поверила своим ушам.
– К-к-как это – на днях новую? Ты сможешь такую сделать?!
– Ален, мне очень жаль тебя разочаровывать, – серьезным тоном проговорил Елисей, – но вот этой древней музейной резьбе лет семь, и сделал ее я. Если тебя это утешит, то первоначальная, того века, о котором вы на экскурсиях рассказываете, была точно такая же. Я ее сам видел. Так что прекращай оплакивания и спускайся чай пить, я мороженое из магазина привез.
Через несколько дней птички на ставнях были в полном порядке – и не отличишь, которая новая, которая старая.
Еще Елисей привозил иногда родниковую воду. Вода в Брусвянке, была, конечно, – и колодезная, и даже водопроводная, но родниковая из леса казалась особенной. Алена ее звала «живой водой», чем вызывала неизменный приступ веселья у Елисея и немного грустную – да нет, показалось, наверно! – улыбку Яны Владимировны. Иногда «Леший» брал Алену с собой, и она сама зачерпывала ковшичком ледяную прозрачную воду. По дороге он рассказывал что-нибудь интересное про лес и про людей, которые в этот лес приходят – всегда почему-то выходило смешно.
Алена любила эти прогулки. Ей нравилось бродить, ни о чем не думая, по нарядному и щедрому осеннему лесу, смотреть, как бегут облака над вершинами елей, отражаясь в бурых от торфа лесных канавках. Иногда лес наполнялся курлыканьем пролетающего журавлиного клина. Алена, запрокинув голову, наблюдала за его полетом и думала, что журавли в небе – это прекрасное зрелище.
* * *
Осенний лес становился все краше. Среди величавого ельника то тут, то там вспыхивали рыже-багряные осинки и сочно-желтые, как дыни, березы. Они перешептывались на ветру, время от времени роняя на темно-зеленый мох нарядные листья.
Алена сидела на крыльце, кинув на ступеньку теплый вязаный плед, и с наслаждением обкусывала нарядное полосатое яблоко из огорода при тереме. Это было, по выражению Яны Владимировны, время «неспешного созерцания», когда полагалось закончить или отложить все дела, все беспокойные мысли и ощутить плавное течение жизни: слушать, как падают листья и перекликаются птицы, дышать полной грудью, различая запахи осенних трав и дымка, тянущегося из трубы, ощущать пальцами чуть нагретое последним солнцем деревянное крыльцо, смотреть на яркие краски рябины у забора…
Иногда, правда, Алене казалось, что она как-то уж чересчур глубоко прислушивается и присматривается. Ей начинало мерещиться чье-то неуловимое присутствие, словно еще немножко – и она сумеет различить какие-то голоса в яблоневых ветках. «Это с непривычки», – объясняла Яна Владимировна. – «Привыкнув к постоянному гаму внутри и снаружи, поначалу бывает трудно слушать тишину». Так-то оно, конечно, так. Тишину Алена давно уж не слушала ни вокруг, ни тем более внутри. И все-таки что-то иногда мелькало на задворках сознания, словно какая-то тень, которую не удавалось ни поймать, ни рассмотреть.
Взять вот хоть