Разворошивши, улыбнись! Сборник короткой прозы. Виктория Вольская

«Здравствуйте, меня зовут Роза», – так и теперь ей вспомнилось все это и ещё то, с какой гордостью он представился. «Воскресенский Геннадий Викторович, рад знакомству»! – напыщенно, словно князь какой-то, а не простой учитель музыки. Только немного после Роза осознала, что на самом-то деле в его словах не было и тени горделивости, да и губы его отнюдь не чванливо ей улыбались, но с искренней добротой; однако в то морозно-серое утро он показался ей надменным, малосимпатичным мужчиной, который только своей фамилией и может хвастаться. Ба, полгода! Роза принялась считать, сколько всего занятий они провели, хотела уж было помножить два (количество занятий в неделю) на примерно двадцать шесть (количество недель в полугоде: в году пятьдесят две, следовательно, в полугоде вдвое меньше), но вдруг в ладонь уткнулся сырой нос, и сырость эта как бы ноль разделила на ноль и отрезвила: нельзя считать часы, счастливые их не наблюдают, а она ведь счастлива! И потому не должна наблюдать.

      О, прекрасно, это лабрадор; Роза всегда мечтала о собаке, но ей слишком лень было взять на себя ответственность за кормление и прогулки: нет, это же ужасно неприятно – в шесть утра сразу после сна идти гулять в любую, сколь бы та ни была противна, погоду! И все же она любила гладить уши и пушистые головы, ей радостно было видеть два больших карих глаза, требующих ласки и заботы; а как его зовут и сколько ему лет? Чудесный Арнольд (три года ему), пожалуй, немного толстенький, снова уткнулся носом в ладонь Розы и прижался мордой к её коленкам; хозяин Арнольда, высокий и статный мужчина в форме, – о, он просто в обед ходит домой, чтобы Арнольд не терпел, поэтому одежда строгая на нем, – одернул собаку: «Фу, Арнольд, не пачкай платье!».

      – Да что Вы, пусть пачкает, если ему в радость, – смеясь, отвечала она.

      – Ему в радость много что – и косяк погрызть, и ботинок украсить (оторвать пятку), и кота по комнате гонять, чтобы тот драл и обои, и ковры. Что же, ему сесть на шею и, свесив лапки, находить во всем радость?

      Роза смеялась, глядя то на Арнольда, то на его хозяина, и удивлялась их похожести – оба кареглазые и опрятные, оба улыбчивые и почти наверняка привязчивые; так, почему у неё нет собаки? Ах, да, она не смогла бы о ней заботиться. Не смогла бы, потому что не умеет обращаться ни с людьми, ни с собаками; с людьми ей просто трудно, она их как будто не понимает, да и они не особенно стремятся понять её. Вот взять хотя бы мать… при одной только мысли о матери внутри Розы что-то обрывалось, несчастное, что-то то ли скользило вниз, то ли просто поскальзывалось, хватаясь за стенки души, сдирая с них полупрозрачность, обнажая действительно важное, кровоточащее, пугающее краснотой как бы подтверждающей, что да, здесь и вправду воспаление, гнойничок. Обрывки «браво», фальшивые улыбки, мама на сцене, вся разряженная, а вокруг софиты, восторженные лица, россыпь аплодисментов и море плывущих к сцене, вернее, к единственной