Дзынь (отрезвляющий и пронзительный, точно дятел начал долбить клювом лоб) проехавшего мима человека сказал ей, чтобы она не дай Бог не задумалась снова о коленке Гены, исчезающей под клавишами пианино, и два круга, заполненные спицами, завладели всем вниманием. Острым взглядом Роза смотрела на обрамленные красной рамой два колеса велосипеда и на зеленую кепку узкоплечего велосипедиста, и ни о чем другом, кроме как о том, что незачем родителям покупать детям четырехколесные, думать не могла: зачем, спрашивала она себя, покупать четыре колеса, если можно купить только два и приучать ребенка с самого начала к сложному – зачем эти лишние хлопоты? Красная рама, почти как конфетная обертка, обнимала два колеса, и точно так же её, Розу, обнимает бледно-голубое платье из крепдешина, по цвету напоминающее свободный от облаков небосвод – не тот, что сейчас раскинулся над головой (тут и там проплывали белые пятна), но тот, что она видела в день, когда столкнулась нечаянно с Геной в продуктовом: она зашла туда на прошлой неделе вместе с матерью за зефиром.
И вот она снова входит в дверь – та непременно за ней скрипит, уговаривая как бы развернуться и, победоносно расправив плечи, явив миру и идущим навстречу прохожим прелестные ключицы, уйти из магазина, наплевав на всякие там зефиры, и на Гену (тогда она была смущена, сбита с толку тем, что её преподаватель наверняка будет смущен и сбит с толку тоже: в последнее время между ними какая-то неловкость); вот входит она в дверь, хмуря брови, отстраняясь от уговоров дверных петель, и улыбается, открывает зубы Гене, тянет к нему дрожащую немного руку.
– Здравствуйте! – Волнующимся голосом сказала она, отмечая, что он обрадовался – с ней ли встречей или просто сам по себе сегодня был в хорошем расположении духа? – Здравствуйте, Геннадий Викторович, а я тут с мамой. Мы за зефиром.
Ей было неловко вот так запросто встретиться, она даже не успела подготовиться – обыкновенно она причесывается, укладывает немного локоны, чтобы те смотрелись ухоженно, припудривает носик, напомаживает легким слоем губы, репетирует улыбку – ту самую, что наденет, едва входная дверь откроется. Необычно было, что не выбежала ей навстречу болонка Воскресенского, как та обычно это делает, когда она приходит на занятия, поэтому Роза вмиг раскраснелась от чувства неловкости: где же Бонни, почему не прыгает она на задних, не облизывает ей руки? Роза опустила глаза, ища болонку, и, не найдя её, совсем потухла, но тогда уж подплыла её мать: полногрудая Лидия Михайловна, причалив к Геннадию Викторовичу вслед за дочерью, улыбнулась и начала беседу о всяком малополезном – а видел ли Геннадий Викторович новый с ней спектакль? Как же такое может быть, что нет? Если он пожелает, она сможет достать ему лучшие места, да притом с огромной скидкой,