Вдруг левое колесо наткнулось на препятствие, и трактор подскочил на злополучной кочке. Алексей резко крутанул руль влево, и машина, кособочась, сползла в широкую канаву. Он схватил фонарик и выпрыгнул из кабины. Ноги по колено увязли в грязи. Матерясь и чертыхаясь, выкарабкался из вязкой канавы, посветил вокруг. Метрах в десяти лежало что-то большое и, похоже, мягкое.
– Или сбил кого? Ядрена корень!
Сердце екнуло.
Он подошел ближе и направил луч.
Володька лежал в луже крови, нелепо подогнув ноги. Леха выронил фонарь и затрясся. Потом осел на дорогу и, схватившись за голову, закачался, горестно причитая:
– Ах, Вовка, Вовка, как же это? Зачем ты, придурок, лег спать на обочине? Что мне теперь делать?..
Слезы ручьями текли по небритым щекам, он шмыгал носом и голосил, голосил…
Луна, нестерпимо белая и холодная, осветила дорогу, и черный, качающийся силуэт мужчины, сидящего возле обочины над неподвижным телом.
Осенняя жатва-2
Леха
Леха запил по-черному. Казалось бы: удалось отвертеться от тюрьмы – живи, радуйся. Нет. Не в радость пошла вольная волюшка.
В ту проклятую ночь (утро только-только наметилось) привез труп кореша домой в кабине трактора, разбудил благоверную, а та раскудахталась, и ну фартук солить глазными ручьями. Леха о своем:
– Маринка, сучье вымя, мозгами раскинь, что делать? Пьяный я, что сама водка, и Вовку по пьяни переехал, будь я проклят! – он схватил себя за волосы и страшно взвыл:
– Алкоголь в крови, дурища! Отягчающее! Дрянь!
Та опять пуще прежнего кудахчет:
– Ах, как соседкам в глаза посмотрю, муж-то убивец! – вдруг схватила кочергу и давай перед Лешкой размахивать. – Иди прочь, душегуб проклятый!
Сел Лешка на табурете, сопли по щекам размазывает:
– Хошь, убей! Мертвому хуже не будет.
Маринка опомнилась вроде:
– Ох, горе, горе! Что делать-то? Был бы трезвой! – заныла, качаясь.
Вдруг смолкла, накинула платок на шею, сорвалась:
– Дожидайся, носа не кажи. Утреет на дворе.
Едва полчаса минуло, слышит Лешка, что не одна идет, по говору признал деда Гришу – небылицу ходячую. Утер Леха сопли рукавом, выполз из-за кута, пожал деду сухую черную руку.
– Ить, что говорю, кум, маленькие-то выпить надо, а Лекса? – голосок тонкий, интонация просительно-вопросительная, белесые глазки слезятся, а маленькую уважительно величает множественным числом.
Маринка откуда ни возьмись бутылку белой несет, бережно рукавом вытирает:
– Дедуня, всегда с почтеньицем к вам. Капустки с подполу достану, грибочков сахарно-маринованных. Уважь, хотя и не ободняло.
– С утреца маленькие запсегда кровя молодют. Лей, не стесняйся! И мужа уважь!
– Лешка с вечера совсем пьяной, а ему к бригадиру надо как стекло быть.
– Проверять на алкоголь бригадир станет? – Гриша хитро сощурился, мол, недоговариваешь, кумушка, старику.
– Уж не знаю. Только зуб начальник имеет: грит,