Однако на сей счет он беспокоился зря. Через десять минут его выпустили, через двадцать – восстановили электроснабжение, а через полчаса состоялся общий сбор, на котором его не спросили решительно ни о чем.
Глава третья
– Хотите, встану перед вами на колени? – спросил отец Илларион.
Было ясно, что он не шутил.
Седой и рыхлый, с косичкой и одутловатым лицом, он стоял перед классом, сцепив на животе короткопалые кисти. Жидкая борода неожиданно распушилась, колючие глаза потемнели и стали иконописными.
– Вот, – сказал отец Илларион и повалился на колени. Ряса обвисла, он стал похож на древний курган. – Верните похищенное, и я согрешу. Я поклянусь Господом Богом нашим, что вас не накажут. Вы сами себе суд, но я вам отпущу этот грех.
Слева от доски выстроились желчный Мандель, безразличный и толстый Пыльин, директор Сановничий, пожилая русистка Смирдина, географ, он же военрук Стрелков по кличке Питон; сверкал очками англичанин Доу, он же немец и француз; теребил свисток физкультурник Блудников – явились почти все. Справа стояли туторы, обязанные присматривать за воспитанниками вне занятий: Лобов, Комов, фон Рогофф и Неведомский, все крепкие молодые люди с непроницаемыми лицами и широкими плечами.
Тикали часы.
Предметы старые, давно утратившие лоск вроде этих часов, в приюте странно соседствовали с передовыми – теми же камерами наблюдения последней модели. Интерактивная доска сочеталась с древними партами. Рассохшиеся деревянные рамы были забраны стальными ставнями и жалюзи. Пахло то кислой капустой, то краской и манной кашей, то озоном. Скрипучий паркет оказывался на поверку утепленным полом, виртуальные тренажеры не исключали старинного кинопроектора, обычные замки чередовались с магнитными. Садовничий в десятый раз проклял себя за такой обычный замок в двери своего кабинета.
Воспитанники тоже стояли, глядя перед собой оловянными глазами. Никто не проронил ни слова.
– Не унижайтесь, отец Илларион.
Сановничий