История Смутного времени в России в начале XVII века. Дмитрий Петрович Бутурлин

в папежской вере, и потому не было бы никакой нужды иезуитам перекрещивать его, как они по собственному признанию своему сделали сие с Лжедимитрием, отправляя его в Россию; к тому же Баториев сын не мог бы так хорошо знать русский язык и так худо латинский. Сомнение не признающих, чтобы самозванец был Отрепьев, главным образом основывается на свидетельстве Маржерета, уверяющего, что он знал расстригу

      Отрепьева, который был совсем другой человек, чем Лжедимитрий, и только с ним вместе прибыл в Москву. Но сие показание француза капитана объясняется известием, в Морозовской летописи помещенным, из коего видим, что самозванец приказал весьма ему преданному монаху Пимену называться Отрепьевым в надежде таким образом затмить правду.

      Напротив того, доказательства, что он сам Отрепьев, ничем достаточно отведены быть не могут. Ибо если он не Отрепьев, то почему оставил без наказания злословящую его мнимую мать свою, Варвару Отрепьеву, и почему ни разу не вошел в Чудов монастырь, когда священная обитель сия всегда посещаема была благоговеющими к ней русскими царями, и когда ему самому столь важно было отстранить от себя опасную молву, гласившую, что он страшится предстать перед тамошними иноками, прежними товарищами своими.

      Итак, добросовестный разбор различных мнений о расстриге неминуемо ведет к заключению, что первым Лжедимитрием в России был Отрепьев, и противоречить еще сему свойственно было бы только тем, кои, увлекаясь суетным мудрствованием, тщатся опровергать все исторические истины единственно, чтобы мыслить иначе, чем мыслили их предшественники³¹¹.

      Часть II

      Глава 3

      (1606–1608)

      Убиение Лжедимитрия не восстановило спокойствия России! Предназначение Отрепьева на гибель своего Отечества было столь непреодолимо, что самая смерть его не только не прекратила возбужденных им неустройств, но даже подала повод к углублению зла. Правда, претерпенные бедствия истощали государство, но, по крайней мере, оставляли неприкосновенным его целость; напротив того, готовящееся междоусобие угрожало России уничтожением ее самобытности.

      Одна самодержавная власть, сосредоточенная в руках мощного государя, подкрепленного единодушной преданностью первейших сословий, могла обуздать порождающуюся крамолу и обезопасить несчастное Отечество. Но какой нравственной силы можно было ожидать от Шуйского, приявшего державу царскую не по неоспоримому праву наследства, не по обдуманному выбору всей земли, а единственно вследствие шумных восклицаний преданных ему жителей одной столицы? Прочие русские города оскорблялись присвоенным Москвой преимуществом – располагать престолом, и не благоприятствовали назначенному ею государю. Должно также заметить, что в отдаленности от столицы еще многие благоговели перед памятью Лжедимитрия. Беспутные действия, коими в глазах москвичей он обличал себя в самозванстве, в пренебрежении православия и народных обычаев,