– Вы говорили, господин подполковник, что накануне виделись с Валевичем…
Бальмен отстранённо смотрел в окно. Ответил с нетерпением:
– Да, говорил. Мы с Михаилом были боевыми товарищами, понимаете?! Квартируем на соседних этажах. Ночь мы провели за игрой в карты в компании наших друзей, – он перевёл взгляд на Рихотина, – вы полагаете, кто-то из нас замешан в его убийстве?! – Он усмехнулся и вновь обернулся к окну.
– Я просто пытаюсь понять, что произошло, Владимир Иванович. Ямщик показал, что ротмистр перед смертью говорил про какое-то ружьё, у вас нет мыслей на этот счёт? Что бы это могло значить?
Бальмен криво усмехнулся.
– Да чёрт его знает! Не вижу ничего странного в том, чтобы гусар говорил о ружье. Вот если бы прачка, отдавая Богу душу, лепетала о ружье, я бы насторожился, а тут… – он опять посмотрел на Рихотина, – тут знаете, что может быть? Может, Михаил вспомнил ружьё того французского егеря, который убил под ним лошадь при Аустерлице? Или трофейный штуцер, доставшийся ему от зарубленного улана при Фридланде? Или то пехотное старое ружьё, давшее осечку, когда они с корнетом заключили пари? Валевич проиграл тогда три ящика шампанского, – он улыбнулся, очевидно вспомнив что-то. – Вообще, у Миши была огромная коллекция оружия… – при слове «была» подполковник нахмурился и вздохнул. – Впрочем, вы, господин полицмейстер, скоро сами всё увидите.
Рихотин проглотил язвительность Бальмена и решил не отвечать. Дело было важнее личных амбиций.
– Вы упомянули про друзей. Можете рассказать подробнее, кто был вечером у Валевича?
– У меня… – глухо поправил Бальмен. – Все были у меня.
Он развязал золотой шнур ментика и положил его рядом на сиденье. Закинул ногу, обтянутую белоснежными чакчирами, на ногу и положил сверху сцепленные в замок руки. Рихотин понимал, что эта пауза занята внутренней борьбой подполковника. Борьбой гусарской чести, аристократизма и неприятия к сыску с желанием найти виновного в гибели товарища. Граф не мешал этому поединку и был готов к победе любого из противников.