– Теперь уже нет? – спросил Рихотин и тут же понял, что вопрос бестактен.
– Теперь нет… – Порядин вздохнул. – Теперь нет у Монтрэ семьи. Старшего брата безумная толпа разорвала прямо в саду Тюильри, отца гильотинировали спустя две недели. Жиля мать увезла в Вену, они прожили там десять лет. Затем она умерла, а Монтрэ был вынужден вернуться во Францию под чужим именем.
Рихотин переваривал услышанное. Человек аристократического рода лишается всего – семьи, родины, имущества… В своей стране его ждёт смерть в случае разоблачения, но тем не менее он решается. Решается вернуться в самое дикое время, когда Францию раздирают оголтелые фанатики, за малейшее подозрение – гильотина. Что стоит за этим решением? Авантюра совсем ещё молодого человека? Или? Интересный человек этот Монтрэ. И сколько таких интересных людей теперь в Петербурге? А в России?
– А как же вы? Вы остались в Париже?
Порядин нервно дёрнул щекой.
– Да что вы, граф… Разве это было возможно? – Он, казалось, отрешился от происходящего, взгляд уставился в темноту петербургских сумерек, и замолчал. Наконец так же отрешённо продолжил: – Мы жили недалеко от площади Людовика. Вы бывали когда-нибудь в Париже?
– Не приходилось.
– Это был прекрасный город! Булочник из лавки напротив каждое утро угощал меня свежим хлебом. В уютных садиках цвели гортензии и лилии. Их запах перемешивался с запахом хлеба! Роскошные четвёрки лошадей, золочёные кареты и ливрейные слуги, дамы в дорогих туалетах, страусиные перья, бархат и кружево! Вокруг особняки придворных, банкиров и ювелиров! Первые фамилии Франции. Роскошь и высокомерие, приправленные снобизмом и исключительностью. Мне, четырнадцатилетнему недорослю, тогда казалось, что это навечно. Отец дружил с министром финансов, министром полиции, у нас часто бывали банкиры. Мне было интересно их слушать и, надо сказать, помогало освоить язык. Я часто вспоминаю то время… оно даёт мне понимание случившейся трагедии…
– Знаете, Иван Францевич, мне было бы весьма интересно послушать, – проговорил Рихотин. – Как вы понимаете, я был в совершенно нежном возрасте в то время, да и сейчас, к своему стыду, так и не могу разобраться. Пока служил на флоте, мне не было никакого дела до Бонапарта и его переустройства Европы, меня занимало лишь количество фрегатов в турецких эскадрах да количество пушек, способных дать бортовой залп, – он улыбнулся. – А в Петербурге только и разговоров об императоре Франции! Одни наперебой расхваливают его талант полководца, называют «свежей кровью Европы, влитой в её дряхлеющее тело», в салонах только и слышны его «свобода, равенство, братство». Революцию считают за благо…
– О, уверяю вас, Андрей Васильевич, после его коронации общественность поубавила этот пыл, – рассмеялся Порядин. – Видите ли, всем нравилось, когда он был первым консулом Республики,