– А мне показалось, что это вы. Даже пощупать могу вас, – я сделал движение, будто хочу его действительно ущипнуть. – Что же в этот раз у вас приключилось?
– Э… э… Ну…
– Только, пожалуйста, не врите. Честно и прямо. Прошу.
«Отрицательный пример» встал.
С храбростью загнанного в угол зайца вдохнул воздух, вытаращил глаза, прижал шапку к груди и гаркнул на всю контору:
– Виноват, товарищ начальник. Последний раз. Простите меня. Душу за вас отдам… – он с размаху ударил шапкой о пол, сник и скорее рухнул, чем сел на стул.
Возникла немая пауза.
– Допустим, душу закладывать не советую. Она вам ещё пригодится… И всё же, что у вас приключилось на этот раз? Вы же взрослый человек, женаты, детей воспитываете.
Вот так всегда. Он молчит. Я его терпеливо воспитываю. Он соглашается, кивает головой. Показывает всем видом, что действительно он плохой человек. Сейчас даже вроде как слезы крокодиловы появились на глазах.
Весь вид его – раскаявшегося человека.
– Так что же мне с вами делать? Говорить вы со мной не хотите. Вот ручка, бумага. Пишите.
– А чё писать-то? – насторожился.
– То и пишите: зачем ко мне пришли и чего сказать хотели.
Плотник был в нерешительности.
– Пишите, пишите.
– Собственно, а зачем оно, того, писать-то? Я этово, и писать-то разучился. Эдак, к топору больше привык.
На лбу моего посетителя, возможно, впервые появилась глубокая морщина. Он думал…
Я занялся своими служебными делами. Прошло достаточно времени.
– Вот, товарищ начальник.
Его лицо было в печали. На лбу выступил пот.
Каракули его читались тяжело. Я читал и краем глаза наблюдал за поведением плотника. Столь напряженного состояния у человека я, кажется, не встречал.
Понятно в писанине было не всё, но смысл я уловил. Он был в следующем: «Я, Ярём Колосов, никогда в своей жизни больше не буду воровать унитазы (вот оно, в чем дело) с нашей стройки, и если я не сдержу своего клятвенного слова, то назовите меня (здесь было написано довольно понятно, крупно) НЕХОРОШИМ ЧЕЛОВЕКОМ».
Внизу стояла закорючка, означавшая, должно быть, личную роспись.
Я дочитал. По моему лицу он, видимо, так и не понял, какое действие на меня оказало его откровение.
– Поставьте дату.
– Не могу. Руки дрожат, не слушаются меня. Лучше бы наорали на меня, товарищ начальник. Легче б на душе стало.
– Извините. Вот что, товарищ Ярём, я понял, о чём вы мне здесь написали. Хорошо,