Вечером я вышел в кухню, чтобы вскипятить воду для чая, так как собирался всю ночь читать книги, которые я взял у Геннадия Перовича.
Я вместе с Геннадием Петровичем вышел в кухню и увидел "классику"российского бытия.
В кухне среди развешанного для просушки белья, сидели по сторонам большого помещения на табуретках жильцы квартиры и "гости", на которых были только трусы, чтобы все видели "наколки"на торсах, ногах и руках. Они разделись до трусов только для того, чтобы пугать людей своим особым положением в обществе: "Бывший Зе – Ка".
Все, кто готовили еду – мужчины и женщины – "ставили"себя: сильно швыряли посуду на столы, напрягая вены на шее, орали друг другу, как глухие. Разумеется, модно щерились, хамски поддевали друг друга. Так же вели себя девушки и парни.
Прямо от входа в кухню сидел рослый парень, весь в татуировках. На его бёдрах сидели Лахудра и, такая же, как она, девица. Они по очереди целовали "приблатнённого"парня…Почти по песне "…целовался на кухне с обоями…"Рядом с ними сидел Нюшка и угрюмо смотрел в пол.
Когда мы вошли в кухню, Лахудра закричала, тыча пальцем в сторону Геннадия Петровича:
– Эй, профессор, дай ума жопу помазать!
Все начали смеяться над Геннадием Петровичем.
На том квадрате плиты, который работал, стояли кастрюли. И мы поставили чайники на краю плиты.
– Я его наебала на десять тысяч рублей. Он импотент, а я сказала, что он меня изнасиловал. И он заплатил. Профессор, ё… твою в рот мать!
Геннадий Петрович мягким вежливым голосом ответил:
– Вы, Евлампия Тракторовна, всё – таки женщина. И должны использовать женские маты, а не мужские. А женский мат, равный тому, что вы употребили, будет такой:"Я дала в рот твоему отцу".
В кухне вновь зазвучал смех. И громче всех смеялся Нюшка, крича:
– Так ты выходит не Лахудра, а Лампа, да ещё с Трактором! Что же ты скрывала такие героические имена?!
Лахудра, скривив лицо злобной гримасой, уставилась на Геннадия Петровча. А потом, судорожно сглотнув слюну, сказала "приблатнённому"парню:
– Поэт, и ты простишь говночисту оскорбление? Он в разговоре со мной назвал тебя пидором. Сказал, что ты на "зоне"был "машкой".
Поэт в это время внимательно рассматривал меня. Он рывком сбросил с бёдер девок и, встав по другую сторону плиты, напротив нас двоих, обратился ко мне:
– Чо ты сказал?
Он приставил к своему уху ладонь скобкой и подался телом вперёд.
– Не слышу. Громче.
Я смотрел на чайник. Он нагревался медленно, потому что только малая часть его стояла на плите.
– А ты чо хамишь? Ты чо такой борзый? Бессмертный, что ли?
– Я фронтовик, – громко заговорил Нюшка. – Всегда скрывал, потому что скормный. А этот Женя всем растрепал, потому что трепло.
– Я и сам вижу, – продолжал говорить Поэт, – что он гнилой.
Геннадий Петрович что – то хотел сказать, но я тихо шепнул ему:
– Молчите.
– Дай профессору в рыло. Напросился сам. Он же оскорбил