Эриксен думал о том, что с детства не видел звезд. О звездах не приходилось и думать. Ураганы пыльной войны день и ночь гремели над планетой, они лишь меняли направления, обегая за сутки все румбы света и тьмы. Люди вставали и засыпали, работали и отдыхали под вечный, непрерывный, наполняющий уши, раздирающий тело грохот.
Планета была отполирована ветрами, красноватый грунт сверкал, как металл, он был металлически тверд и гладок, а все, что можно было извлечь из него, давно было извлечено и, не оседая, вечно моталось в воздухе. Оранжевый шарик солнца светил так тускло, что казался не оранжевым, а серым. «Серое солнце, – с тоской думал Эриксен. – Холодное серое солнце. А спутников Марса вовсе уже не видно!»
Еще он думал о том, что на далекой Земле, покинутой его предками, никогда не бывает пыльных бурь и люди там могут разговаривать без приборов и без приборов слушать, не рискуя быть оглушенными. Эриксен опасливо одернул себя. О Земле размышлять было заказано. Земля была навеки закрыта для глаз и разговоров. И Северная Демократия, и Южная Диктатура, враждовавшие между собой на Марсе, одинаково запрещали вспоминать Землю, жестоко наказывая ослушников. Эриксен порой нарушал запрет. Но то, что сходило с рук дома, могло выйти боком в казарме.
– Еще попаду под удар гамма-карателей, – пробормотал Эриксен. – Только этого недоставало – гамма-казни!
Из канцелярии выкатился Беренс.
– Строиться, ленивцы! – гремел Беренс, заглушая вой урагана. – Напяливай боевую оболочку, разгильдяи!
Проктор, пробудившись, сладко зевнул.
– Чего-то я ему пожелал бы, только не знаю – чего.
– А я пожелал бы, чтоб он уткнулся носом в грунт, а потом погнал нас в казарму на отдых, – сказал Эриксен, наблюдая, как сержант расталкивает спящих солдат.
Эриксен еще не закончил, как Беренс свалился с грохотом, отдавшимся во всех ушах.
Вскочив, он заревел:
– Чего вылупили лазерные гляделки, гады? Живо запускайте моторы, скоты, и марш в казарму на отдых!
Солдаты кинулись к оболочкам. Взвыли воздушные двигатели. Взвод, человек за человеком, поворачивался в сторону казармы.
Сержант Беренс, раздувая горловой микрофон, завопил еще исступленней:
– Куда, мерзавцы? Отставить отдых! Стой, кому говорю!
Взвод торопливо выворачивался от казарм на сержанта. Беренс, катясь вдоль строя, неистовствовал:
– Какой недоносок скомандовал моим голосом возвращение? Я сам слышал, что голос мой, меня не проведете, пройдохи! Я спрашиваю, бандиты, кто кричал моим голосом?..
Беренс докатился до Проктора и яростно заклекотал:
– Это вы, негодяй? Вы, обжора? Вы, проходимец?
Он ткнул кулаком в Проктора.
Затрепетав, Проктор гаркнул:
– Никак нет, не я. Так точно, не я.
– Это ваша работа, Эриксен! – надрывался сержант. – Вот они где сказались, ваши психические