В том же виде проходит в человеческих сердцах столизомантия, как совершённый сосуд к праву подходить ближе и ближе считать себя лучшим из правых онтологических экзистенциалей, внутри современной платы за: совесть и право обличать дискомфорт в собственной «душе имени», как и быль, на той же плате обихода мирной проблемы ставить всё вверх ногами и жить по одному. Ситуация, в которой было твоё существование пронизано: вакуумом среды обещания и правила выжить – ушло в прошлое, но по прежнему хочет взыскать гиблое чувство солидарности завтра, умереть и славить голос судьбы из могилы. То чудо, что не верит о способности гадать – не стало твоим миром поведения, но и этим ты управляешь как менеджер работы выходной совести и мирного предела робы, в увлечённом свете подыгрывая страху собственного гения. Не умея находить консенсус с человеком, как бы обнимал его твой нынешний враг, напротив социальной утопии жизни, ты стал уже его: чутьём и мнением, восполнившим: компьютерное поле власти и давления на смысловой остаток мира причины страхов в самом себе. Не нашёл ещё Гамаль внутреннего света радости, а ты уже утром, окрылённый смехом и мудростью предка бездарной тени становишься на одном жесте с клеромантией, новым силуэтом мира своей тоски по уходящему свету «культуры последнего шанса».
Где бы не пребывал твой пророческий голос из нижнего слова цены за общество, но открывая дверь из правды и нежилой светимой социальной рамки грёз души, про неё ты прочитал из последних новостей внутри голословного света критики ментального права жить. Хотеть, или жить, но будущему в твоём нормальном свете не может вычеркнуть только гадающий фактор окуломантии: разбивать и указывать себе самому, как нужно движением рук сходить на почётное место перед экзальтированной публикой, смысла её победы. Входишь и ты на глубинные смыслы подземельного тона близкой части приближения фатума к сердцу смерти, её движения из чёрной, спустившейся рамки условия быть философским стержнем, чтобы держать рукотворный мир между: слитков золотого века и серой мантией каждого взгляда на это безумное право быть в человеческом облике.
Твоя одежда, на костях сшитая гексаграммой тождества мира мудрости стала всё чище и сладостнее приходить в свой внутренний круг гармонии. Где и сочетается облик морального с твоим мифом другого шанса забыть своё чувство внеземной боли к возрасту биологическому, о чём старик – сосед напротив твоего загородного дома спрашивает каждый день и улыбается, всё ближе и ближе, как бы случайно удаляясь в пыли дорожного уюта бесконечной боли старческого сердца, не взятого из нрава последней воли прийти тебе на помощь.