– Да как сказать, Станислав Иванович, душа болит.
«Как хорошо, – волна радости накатила на меня, – человек сам заговорил о том, о чём я хотел поговорить».
– Что случилось? – Я был само участие. – Почему она болит?
– Да, вот… как-то… мужчины подходящего нет рядом.
Я оказался неготовым сходу чем-либо утешить Вероничку и неуклюже замолчал. Воспользовавшись моим замешательством, девица неожиданно ловко уселась ко мне на ручку кресла, усугубив ситуацию. Я чувствовал себя обманутым. И тут еще, до изумления некстати, в кабинет вошла одна из старых сотрудниц фирмы, заведовавшая поставками стройматериалов. Разумеется, на ситуацию она отреагировала по предъявленному факту. Строгий взгляд моментально срисовал фривольную позу Вероники, ее бедро, оголенное до последней возможности, набедренную повязку, которую юбкой можно было назвать лишь с сильным преувеличением. Непоколебимое резюме было вынесено: матрона посмотрела осуждающе, поджала губы, положила бумаги на стол, резко повернулась и вышла.
«Нннда! Поговорил, называется, по душам! – досадливо поморщился я, не слишком вежливо смахивая «живописный букет» с ручки кресла, а затем за дверь. – Теперь сплетни пойдут: не дай Бог, Татьяне моей или отцу этой шустрой девчонки донесут. Самое забавное, что здесь я невинен до стерильности, а история может получиться препакостная».
«Так с кем же мне душу отогреть? Разве только с Богом. С людьми у меня что-то не получается. Икону, что ль, на стену повесить?»
Я живо представил себе лицо босса, созерцающего мое нововведение. И это – вдобавок к моей и без того подмоченной репутации. Дурдом!
«Кстати, не поискать ли мне там достойного собеседника?» – усмехнулся я и окунулся в работу.
Я хотел позвонить дяде Леше и поблагодарить его за столь быструю реакцию на мою просьбу, но решил, что делать этого не стоит: велика вероятность того, что на всех наших офисных телефонных проводах висят «прослушки» конкурентов. День потек в обычном режиме.
После работы я рванул к Григорию. Нужно было проверить, все ли у этого растяпы готово к отъезду. Он стал моей постоянной головной болью, а его мистические заморочки просто пугали меня. Моя забота о нем приобрела какие-то отцовские черты, я беспокоился о нем до болезненности. Например, зная его странности, его непредсказуемость, его невероятную душевную хрупкость, я страшился даже оставлять его одного.
Я поднялся по ступенькам к двери квартиры его матери, где он пребывал, и нажал на звонок. Мне так долго не открывали дверь, что я успел перебрать в голове очень много вариантов исчезновения моего подопечного. Я стал дубасить в дверь кулаком, наконец, я услышал внутри признаки жизни. Дверь отворилась, на пороге стоял Григорий, вид которого поверг меня в некоторое замешательство. Он был замотан до самого носа в толстенный шарф, вместо речи издавал маловразумительное мычание, махал руками, показывая