«Погиб сад при наводнении, – писал царь дальше. – Ни деревца, что сажал! Все волной смыло! Ныне новое насажено, токмо, как нелюбимое дитя, некому приголубить. Уход будто есть, да не по душе, статуи белыми скелетами светятся. Каждую помню – откуда привез, где заказал, сколько платил. А фонтаны? Двадцать штук при мне и до пяти десятков опосля меня! Мню, таковой красоты и во Франции было не сыскать! Сгинулo все от невской стихии, а может, Безымянный Ерик осерчал, что его Фонтанкой нарекли, и оные фонтаны порушил. Гаванец засыпали, и дворец наш Летний ныне токмо с двух сторон водой окружен, на шлюпку с него более сесть не сподобно.».
Защемило сердце Петра, когда входил он в свой Летний дворец. Не услышал он там родных голосов, зато увидел много посетителей и туристов. Вспомнил, как входил в первую приемную, а там уже толпились люди. Ждали – кто доложить, кто пожаловаться, а кто и за наказанием.
«Ныне встречен был токмо парсунами тех, кои служили мне. И тех, кого я жаловал и кого казнил.
Все им простил и забыл! И некому в секретарской приказ мой получить, токмо шахматы стоят в порядке, да никто фигуры не движет. Того чуднее показалось мне в спальне кровать свою узреть; китайское одеяло будто вчера мое тело принимало. Китайская работа прочнее оказалась, чем то, над чем отец с маткой потрудились. За три века не сгнило. Помнишь, как я все горячим любил? Того для окно повелел прорубить из поварни в столовую, чтоб пища не простыла по дороге. Окно открыто, а подать в него нечего. Никакими яствами нижняя поварня меня не порадовала, и порядок таков, коего никогда добиться от поварихи не мог. Боле всего удивило, что возле моего отхожего места народ толпился, не отогнать. Зело всем чудно, что царь, как простой человек, ну́жды имел.
А дворец наш Зимний внутри чужой храмины стоит. Токмо шесть комнат от всего и осталось. Их показывают и за нашу жизнь выдают. Озлился я, и вспомнился последний день и думы горькие о тебе и гниде этой Вилиме Монсе. Чем прельстил тебя сей сладкоголосый прыщ?! Его любовные утехи моим предпочла! По бабьей своей слабости удумала, что на красоту твою польстился, а не терзался тщеславными мыслями возвыситься, овладев императрицею! Не он ведь, я тебя возвысил из грязи! Как ты охнула, увидав его отрубленную голову! И такой тогда страх в твоих глазах зажегся, что укрепился я в прелюбодействе твоем! Порешить тебя хотел! Беды бы наделал, кабы не болезнь!
А и сам виноват! На одни