В разгар веселья, к Лину обратился владелец замка. В самых учтивых выражениях он сообщил, что много слышал о прославленном менестреле и был бы счастлив лично убедиться в его мастерстве. После недолгих колебаний, вызванных близостью Неа, Мэи-Тард согласился сыграть для собравшихся.
Забавлявшие гостей шуты и жонглёры освободили пространство между длинными столами. Музыканты с флейтами, виолами и тамбуринами, располагавшиеся на низких подмостках у стены, опустили инструменты и затихли.
Присев на табурет, поставленный слугой в центре зала, Лин возложил пальцы на прохладные струны арфы и ощутил, как возвращается былая безмятежность. Глубоко вздохнув, он улыбнулся самыми краешками губ и начал играть.
Исполнив несколько баллад, менестрель устремил взгляд на Неа и запел:
– Когда её узрел впервые я,
Любовью так наполнился мой взор,
что сделалась блаженной жизнь моя…
Строки, сложенные давным-давно одним отважным рыцарем, страстно звучали в воцарившейся тишине. Слушатели – и благородные господа, и слуги, – замерли в восторге. Даже крупные пятнистые псы перестали ворчать и грызться, словно и их захватило проникновенное исполнение Лина, хотя на самом деле, заслушавшиеся пирующие просто перестали швырять им объедки.
После того как последние звуки песни, отразившись от толстых каменных стен, медленно угасли, Вагни-Имрр с восхищением проговорил:
– Воистину молва стократ преуменьшила ваш непревзойдённый талант! Клянусь Ильэллом, ни один из менестрелей Эмана не сравниться с вами ни в искусстве игры на арфе, ни в пении! В знак моего расположения примите, дорогой господин Мэи-Тард, сей дар, – он снял с запястья широкий золотой браслет с рельефным узором и подал слуге.
Тот с низким поклоном, передал украшение менестрелю.
– Ваши слова, граф, мёд для моей души, – в свою очередь поклонился Лин.
Метнув