Весь мир
закатом
багровел,
пылая,
дулся
боговер,
и, выси щупая,
костер
на мили миль
в тоске простер.
Я не уйду,
и в сердца крипте
когда-нибудь
построчным скрипом
в послезаветном мире новом
воскресну я,
воскресну снова…
***
Обухом рифмы двенадцатисложным
ударил поэзию-дуру.
Дали
как за убийство – покуда можно
за цензуру.
Об этом
никто
никогда
не напишет
без опаски, без риска,
вот кто я,
вызволяющий поднебесье сибирское
из дебрей секвойи.
Миллионно пролистанный,
социально освистанный
за это –
слишком много истины
декабристой
в куплетах!
Последовали за мной
холодной зимой
два тяжких груза:
жена моя – муза
и рифма –
строкой…
Рельсовым набатом,
звуком вагонных колец
утекла безвозвратно,
конец…
***
Я полутень
и кто-то полу,
прибитый трехкубовым к полу,
варил на плахе краску дня я,
а сердце,
мысли просклоняя,
уже готовилось к развязке,
и кровь,
приняв иную вязкость,
по мокровениям заерзав,
учило пульс мой ритму Морзе;
я полутень
и кто-то полу,
уже распластанный по полу…
Свисает выше локтя стяг,
и жизнь в абсциссных плоскостях…
***
Мои худые вены,
простите вы,
как флейта,
вдоль исколоты,
игла – подруга тетивы,
с*ка бестолковая.
Шаткими натянута нервами,
наугад
влекома,
летит, не видя
над курганом тела моего.
Чем сегодня я тебя обидел?
Рука моя все-таки флейта,
на «вы» перед нею я, ниц,
предлагаю, культурно попейте
из бокала по имени шприц.
Не пьет – противится,
может сыграть на флейте-урне
попадется змея-дивица
на фальшивом ноктюрне.
***
Ты знаешь, нет моей любви преград,
пусть ты в руках чужих резвишься томно,
я