Но прежде всего буквы. Просто буквы. Глупость, конечно, но почему бы не выписать их, подумал я. Ведь Короткевич не был бы Короткевичем, если бы в своё время не выкидывал фортели, подобные …
– Чёрт! – негромко воскликнул я, чем привлёк к себе внимание находившихся в столовой людей. Через секунду, осознавая ценность обеденного перерыва, они вернулись к своим смартфонам. Всем было известно, что время обеда иллюзорно вдвойне.
Внезапная мысль молнией ударила в голову: Чёрный замок Ольшанский! – его последний роман, посвященный любимой супруге – первый из списка Алёны, с которого и началось моё знакомство с писателем, оттого и запечатлелся он в памяти лучше других. Конечно, от человека, написавшего потрясающий исторический детектив, можно ожидать чего угодно, даже зашифрованного послания в последней в своей жизни рукописи. А ведь сюжет «замка Ольшанского» как раз и строился на том, что его главный герой должен был разгадать шифровку, которая содержалась в одной старинной и ценной книге. Только там были «проколы» над буквами, а здесь – просто машинописные буквы, обведённые чёрной ручкой. Может роман и был этим тайным посылом? Я плохо знал жизнь Короткевича, зато хорошо разбирался в его творчестве. Благодаря Алёне.
Выудив шариковую ручку из пластикового кармашка информационной доски, висевшей в столовой, я, до предела возбуждённый и сгоравший от любопытства, принялся выписывать на бумажную салфетку букву за буквой. Букву за буквой. Последовательно. В одну строчку.
Д…г…е…а…Г…д…
Я накарябал на салфетке с десяток букв и посмотрел на промежуточный результат… Бессмыслица какая-то. Просто беспорядочный набор букв. Я продолжил выписывать дальше.
… я…г…л…н…а…і…с…
…
… е…ы…ж…в…ы…а…а…н.
Кажется, всё выписал, подумал я и, обречённо взглянув на расчленённую (на белой целлюлозной бумаге) натрое змейку из букв, заключил: впрочем, даже если и пропустил букву-другую, то едва ли бы это как-то повлияло на конечный результат. Что же в итоге получилось? Сложно объяснить, но попытаться можно. Если бы закоренелого слепоглухонемого двоечника с провалами в памяти попросили вспомнить белорусский алфавит и с часовым интервалом озвучивать каждую букву, а кто-то бы записывал их на салфетку, – даже те, которые были названы повторно, – то «алфавит» такого бедолаги всё равно был бы лучше того рандомного набора, получившегося у меня. Неподдававшийся никакому анализу хаос из шестидесяти четырёх случайных букв, – странное совпадение, в белорусском алфавите их ровно вдвое меньше – таков был итог моих тщетных усилий. Мной овладело чувство опустошения. Тоже мне фантазер… Антон Космич недоделанный, придумал себе что-то и тут же поверил в это, –