Теперь у меня была информация.
Юрыч, вернувшись под ночь с рыбалки, хмыкнул, пару минут потаращился в экран, и завалился спать.
И все же сведений недоставало. Прошедшие дни полностью изменили телекартину. Она теперь пережевывала и срыгивала лесные пожары в Адриатике, захват заложников в Азии, открытие роддома в горной местности и санатория в пустыне. Я буквально прилип к телевизору, и пытался выудить оттуда хоть что-нибудь. Рыбак из меня, честно говоря, получался не ахти.
Впрочем, почти все, что было со мной после побега с крыши, я вспомнил. Оставались незначительные пробелы, но вряд ли во время них я натворил чего-то более непоправимого. Картина того дня стояла передо мной как мятая, разорванная на десятки кусков, и потом обратно сложенная репродукция. Если смотреть на нее целиком, понятно, что изображено, а если вглядываться отдельно в каждый кусок, то ясно, что картинке никогда не быть такой, как прежде. Что суждено ей навеки остаться изуродованной, изжеванной, покрытой сетью рубцов, рваных стыков, в которых навеки исчезли мелкие, но важные детали.
Вспомнил я, как пил напропалую. Сначала в ресторане, потом в летнем кафе, после в совсем уж обтрепанной пельменной с какими-то синяками. А потом оказался у Люсеньки. Люсенька, волшебное создание, надеюсь ты меня простишь, но я себя никогда не прощу. Надо было положить столько сил, чтобы явиться к тебе ужратым в слюни, с бутылкой коньяка, долго пить на кухне, наматывая на кулак сопли, жалуясь на жизнь, на то, что кругом все твари и самые гадкие твари – бабы.
И еще чего-то я там блеял и уж совсем удивительно, но оказался в Люсенькиной постели. Подробностей не помню, но растрясла меня Люся уже глубокой ночью и чуть не пинками погнала прочь, к вызванному заблаговременно такси. Не скрою, очень обидно было не помнить то, что было между кухней и такси. Загадкой было и то, как я в таком состоянии нашел Люсенькин адрес. Я его отродясь не знал. Себя я не оправдывал, но Люсеньку понимал. Вероятно она увидала в ночном выпуске новостей хронику, испугалась, и отправила меня восвояси. Выходит, она меня спасла, ангел мой небесный!
Скорее всего уже одним пьяным видом я подмочил свою и без того шаткую репутацию. И то, что потом мы оказались в одной постели – обратного не доказывало. Бывает и такое. И акт любви становится актом жалости к падшему. Теленовости, же, выходит, зачеркнули и этот акт.
Так, едва начавшись, увы, закончилась любовь. Кто знает, будь все по-другому, не суждено ли было стать этой любви самой красивой и самой романтической историей на свете?! В общем, утрата Люсеньки была мной остро пережита и теперь давила на сердце.
Еще больше давила боязнь зародителей. Звонить им я опасался, да и телефона у меня не было. До слез, до сжимания сердца в грецкий орех с последующим его раскалыванием, было жаль родителей. Что они сейчас думают, как живут, есть ли у них силы и здоровье выдержать все свалившееся? И то – какие, кроме святой родительской веры, могут у них быть доказательства того, что я не злодей?