– Будь спокоен, командир, порядок будет.
Иван отметил, что говорил только Кручёный. Дедовский помалкивал, всем видом выказывая недовольство.
– Согласны? – Иван в упор уставился на блондинистого парня. – Или дальше разговаривать будем?
Главари знали, что дальнейший разговор будет означать появление ещё каких-нибудь неприятных условий со стороны Ивана. И всегда приходилось уступать.
– Согласны, – процедил блондин.
А ведь на Есенина похож, – подумал Иван. – Интересно, стихи он читает?
– И вот ещё. Я уеду на время, в сентябре, так вы порядок сохраняйте. И ребят моих слушайте. Они зря приставать не станут, но если попросят что – прислушайтесь. Приеду, если что не так. Большая разборка будет. Не то сидеть вам под Нахабинскими или Истринскими… Так что, давайте по-хорошему.
Я, как Крестный отец, – думал Иван, глядя на уходящих ребят, – разделяй и властвуй. Порядок на страхе – это плохо, но как иного добиться? Чистые дела надо делать чистыми руками? Где же их помыть? Если не это, то беспредел. В электричку вечером не сядешь. По улице в темноте пройти страшно. Столько сил потратили, чтобы банды под контролем держать. Неправильно это, но на «правильное» сил не хватает. Только бы ребятки мои справились.
Надо Фёдора попросить, чтобы помог. У Фёдора рука железная. Запросто любого их этих за шкирку подымет. Да они только глянут на него – сразу хвосты подожмут. Артурова школа.
Не любил Иван Артура, но надо отдать ему должное – ребят своих он отлично вымуштровал. Не то, что вечно рефлексирующий интеллигентишка Ванечка. А правильно ли я поступаю? А морально ли это? Фёдору проще. Его убеждение: добро морально, а зло аморально. Только всегда ли так просто отличить добро ото зла?
* * *
Говорят, по-настоящему может ценить жизнь только тот, кто узнал, что такое смерть. Алёна знала. Она была мертва целых три секунды. Нет, это не была клиническая смерть. Это было просто ожидание. Будто стоишь на остановке и знаешь: вот сейчас, из-за поворота, покажется трамвай.
Не думала, что падать с двенадцатого этажа так долго…
Пока она покачивалась на перилах балкона, о себе не думала совсем. Главное, что Серёжка будет стоять у её гроба и рыдать. А она будет лежать такая красивая и недоступная. А у него сердце разорвётся из-за того, что он уже не сможет, никогда не сможет её поцеловать. А когда на гроб будут горстями кидать землю, родители будут страдать и корить себя за то, что были так черствы, так невнимательны к дочери, не поняли, как ей горько, не обняли, не приголубили, не утешили. И уже ничего нельзя исправить.
Потом эти картины исчезли, сразу, будто сдёрнутые объявшим её ветром. Она отчётливо поняла, что жизнь кончилась, и, как ни кричи, ничего уже не изменить. И балкон ещё рядом, медленно-медленно уплывает