Вечером Хельга уже ушла в избу, собираясь спать, и даже отстегнула одну застежку, как постучала служанка из дома Сванхейд, Бирна.
– Меня прислала госпожа! – крикнула она в щель приоткрытой двери. – Там князь Боян поет! Если хотите послушать, она сказала, приходите.
Хельга пристегнула застежку обратно, накинула чепчик и шубу, и они с Бериславой опять перешли в гридницу. Осторожно пробрались между людьми поближе к очагу и встали возле толстого резного столба. Столы после ужина сняли с козел и вынесли, оставили один у двери, где стояли бочонки с пивом и лежали на широких блюдах остатки хлеба, сала, вяленой рыбы, оставленные как закуска. Вокруг очага были поставлены длинные скамьи для самых знатных, остальные сидели на помостах, а кое-кто и на полу. Боян, в кафтане узорного зеленого шелка, устроился возле очага, на самом видном месте, с гуслями на коленях. Ярко блестели золоченые бляшки его пояса – будто он опоясан солнечным лучом.
– Про что он поет? – шепнула Хельга Бериславе.
Гости из славянских городков на Ильмене и Волхове, из Пскова, здешние русы – все разбирали смысл болгарской песни. Ничего не понимали только Хельга с братом и варяги-наемники.
Берислава прислушалась, стараясь вникнуть.
– Какой-то юнак… то есть дренг, на состязании бросил камень и попал в сад одной… э, вилы… это что-то вроде… ну, девы альвов. Она села на серого оленя и поехала с ним драться… Он ее поймал и притащил к себе домой… У нее были лебединые крылья… Он запер их в ларь…
Тут все понятно: деву на лебединых крыльях встречал даже Вёлунд, князь альвов. Видно, у всех отважных юношей, в одиночестве бродящих по лесу, одна и та же судьба. Но и так слушать было очень приятно: мягкий перезвон струн – было видно, как в свете огня они искрят настоящим золотом, – служил будто сияющей подкладкой низкому мягкому голосу, льющемуся, словно горячий мед. Хельга не понимала слов, но даже радовалась этому: сам этот голос был настолько выразителен и глубок, что, казалось, он несет людям небесные и подземные тайны, разгадки всех миров, и если ты их поймешь,