Я только потом спохватилась, что не утолила жажды, но, пока составляла свои картины из чужих листьев, обо всём забыла.
Это потому, что, наверно, моя жажда не так сильна. Или я просто научилась жить с вечной жаждой, не надеясь, что когда-нибудь её утолю?.. К слову: знает ли кто, что человек может и не пить, и не есть, но жить?
А я знаю. И я променяла это знание и эту возможность на эти вот… листья на глади осеннего пруда…
В общем, истории этой повести не имеют никакого отношения к разного рода анкетам; ни истории, ни их герои, ни я сама.
И когда я увидела различие между моим миром и миром анкет, стала задумываться: что, или кто, находится в моих героях, и во мне; и кто мы на самом деле? Ещё я подумала вот о чём.
Приняв на веру, что живущее в нас то имеет мало общего с анкетой (анкета, в контексте – это всё, что может увидеть и описать сторонний наблюдатель), разве не разумно предположить, что не только история другого человека, но и история нации, страны, вообще любая история, представляют собой нечто непостижимое для несубъекта этой истории?
Ну что обо мне может сообщить сторонний наблюдатель, отличающийся от меня разве что тем, что не знает – если действительно не знает, – что кроме своего «я» – и непрозрачной непробиваемой, как противотанковая броня, кольчуги – ничего не знает?
Допустим, сторонний наблюдатель всё же знает, что кроме своего «я» ничего не знает; предположим даже, однажды он обратил внимание, бросил ненароком взгляд на свою железобетонную кольчугу. Означают ли эти допущения, что составленная им анкета автоматически становится объективной? Нет, конечно.
Тогда встаёт вопрос: что делать? Как сделать так, чтобы всякий принявший на себя функцию стороннего наблюдателя – учёного, писателя, сотрудника НИИ статистики, паспортиста или опера, например, – несмотря на свою фундаментальную по определению, по своей биологической конструкции, неспособность увидеть истинную природу объекта, его суть, то, что объект из себя представляет, всё же его увидел? Увидел, несмотря на препятствия, мешающие прямо, как оно есть, увидеть сидящего напротив человека!
Всё настолько сложно устроено между нами, людьми, на самом деле, что вопросы типа: кто я? зачем родился? зачем и чьё занял место? что могу и должен делать для сограждан, подчинённых, если уж занял какое-то место? – до́лжно вывести за пределы круга избранных и распространить среди президентов и министров, судей и депутатов, бюрократов всех рангов и уровней вообще.
Эти вопросы должны постоянно в них присутствовать, рождая сомнения, побуждая к подлинной коллегиальности, пробуждая совесть и богобоязненность, с одной стороны; в то время как, с другой стороны, действия перечисленных персон – их слова и решения – должны подвергаться сомнению и контролироваться как можно бо́льшим числом сторонних наблюдателей из других слоёв общества.
Предположим,