– А сегодня как планируешь воспользоваться?
– Представить нас с его помощью мистеру Джеймсу Гордону Беннету-младшему, чтобы он позволил нам посмотреть газетные вырезки за шестьдесят первый год.
– Это тот год, когда умерла миссис Элиза Гилберт?
– Именно, Нелл. Я устала от того, что посторонние люди намекают на мое происхождение. Я узнаю правду, всю правду.
– Ты имеешь в виду то, что сказала мистеру Холмсу?
– Ты о чем?
– Что у тебя нет ни малейшего намерения вмешиваться в его дела с Вандербильтами.
– Ах да, конечно. Я выясню, кем была эта Гилберт, узнаю, могла ли она быть моей матерью, а потом мы развернем паруса и поплывем обратно в Париж к Годфри так быстро, как только позволит нам океан.
– Вообще-то Годфри не в Париже.
– И напрасно. – Ирен покачала головой, словно пыталась сбросить вуаль, свернутую на широких полях шляпки. – Что может быть такого захватывающего в Баварии, что занимает английского адвоката больше двух недель? Если Годфри в скором времени не отпустят, я намерена отправить телеграмму барону.
Ирен говорила совершенно серьезно. Для меня эта новость была одновременно и радостной, и, как ни странно, грустной. Мы проследим всю историю жизни покойной Элизы Гилберт и представим нашим знакомым из театра (тем самым, что растили Ирен) факты, которые нам удастся раздобыть, чтобы подтвердить или опровергнуть вероятность того, что эта женщина действительно мать примадонны. А потом мы устремимся домой, чего я так искренне желаю… вот только я оставлю здесь Квентина Стенхоупа. А вместе с ним, возможно в прямом смысле слова, и Элизабет-Пинк-Нелли. Вот этого не хотелось бы ни при каких обстоятельствах.
Поэтому я довольно уныло взирала на мрачное офисное здание перед нами. Квентин ясно дал понять, что проживает в Нью-Йорке по заданию Министерства иностранных дел. Он не имеет права уехать, пока не закончит дела. А я не могла избавиться от убеждения, что, как бы обворожительно он ни вел себя за чаем, его работа во многом связана с этой неприятной, но привлекательной юной выскочкой по прозвищу Пинк.
– Она всего на пару лет моложе нас, Нелл, – заметила Ирен за моей спиной.
– Что? – Новая привычка подруги комментировать мои неизреченные мысли начинала раздражать, как сама Пинк.
– Наша подруга Нелли. Она солгала тогда, в Париже. Ей около двадцати пяти, а мы только что отметили тридцатилетие.
– А как ты…
– Ты сжимаешь мертвой хваткой бедный розовый ридикюль, который я купила тебе в «Мейсис», с тех самых пор, как мимо прошла девочка в большой розовой шляпке с розочками.
– Правда? Я ее и не заметила.
– В любом случае, – продолжила Ирен, – нам лучше оставить Пинк с ее собственными проектами и заняться своими. Надеюсь, это письмо откроет перед нами двери в пещеру с сокровищами.
С этими словами она поднялась по небольшой лесенке, а я