Нищебродский по очереди надавил на все кнопки. Я не был уверен в том, что хотя бы один звонок был рабочим. За дверью было глухо. Ни скрипов, ни шорохов, ни сквозняков. Осип повторил. Польза от звонков явно заблудилась в этой квартире. Костя взялся за ручку парадной и потянул на себя. Дверь зашепталась своими притёртостями и грузно отворилась вправо. Осип толкнул внутреннюю дверь от себя. Мы ступили непрошенными в тёмный мрачный коридор, захламлённый подвешенным велосипедом, детской ванночкой, стопкой лысой волговской «четырнадцатой» резины. Ряды валенок и калош упирались в круглый борт древней стиральной машины, облокотившейся о пошарпанный дубовый комод. Утончённый аромат бедности с ноткой крайней нищеты деликатно пощипывал нос.
В конце длинного коридора мерцали всполохи света, раздавалась музыка и голоса. Дискотека под 2 Unlimited на огромной кухне была в полном разгаре. Лица и фигуры краснели, желтели и зеленели в зловещих всполохах самодельной светомузыки, собранной на стартёрах от люминесцентных ламп. Пахло перегретым пластиком, по́том и алкоголем-сырцом. Я бы не сказал, что нас ждали. Но Осип не унывал. Он впёрся в комнату по соседству. Там при свечах собрались человек семь. Или шесть. Или восемь. Сложно было сказать определённо, так как людское броуновское движение не прекращалось ни на минуту. Дверь то скрипела, то захлопывалась.
Комната представляла собой квадратную светлицу с высоким протёкшим потолком и двумя вытянутыми бойницами с фрамугами, разделёнными узким простенком, на котором висела запылённая живопись в покоцанной позолоченной раме. Видимо картина не раз падала с гвоздя. Стены были оклеены некогда тёмно-зелёными обоями, которые выцвели до оглушительной серости. Только вдоль одной стены сохранился яркий аутентичный прямоугольник обоев с витиеватыми позолоченными ромбами – похоже, там ещё совсем недавно стоял тот самый дубовый комод, на который мы наткнулись в коридоре. Каёмка лепнины посерела, местами осы́палась. На люстре напрочь отсутствовали плафоны, а лампы, видимо, давным-давно перегорели. Шаткость и заплёванность паркета наводила на мысль об аудитории где-нибудь в историческом здании Ломоносовского университета.
Посреди комнаты стоял массивный стол, покрытый клеёнкой с порезами, заваленный грязными чашками и вилками, пожелтевшими газетами и засаленными брошюрами, а также крошками и объедками. Огромный чёрный дог положил морду на край стола и переключал взгляд глубоких умных глаз между солирующими в застольной беседе сотрапезниками.
Моё внимание закономерно привлекла стройная девушка в винтажных вельветовых штанах клёш и чёрном джемпере. Сидела на самом кончике стула, обвив левую ногу вокруг правой. Сверкала белка́ми глаз. Накалывала на вилку солёный огурец. Улыбалась девушка как-то не по-нашему, нехарактерно обнажая зубы. Те сверкали непривычной нерусской белизной.
Осип тут же подлетел к ней.
– Ким, тебе привет от Аркадия Grubianoff.
– Ты