– Сядь, – произносит Вера так громко и внезапно, что Оливер подскакивает.
Ноги срабатывают в обход мозга, и он садится прежде, чем успевает осознать это.
Вера ставит перед ним деревянный поднос и наливает ему чая. Оливер улавливает сладостный аромат цветов и молока, и слезы щиплют ему глаза. Едва ли он помнит, как пахла его мама, но аромат каким-то образом воскрешает ее в памяти.
– Это Хуаншань Маофэн, – говорит Вера, пододвигая к нему крошечную чашку. – Пробуй.
Он пробует, и вкус возносит его прямиком к маме, и нет больше сил сдерживать слезы. Веру как будто нисколько не смущает, что незнакомый человек сидит перед ней и плачет. Она протягивает ему салфетку, кажется, очень довольная происходящим.
– Это правильная реакция на чай. – Она делает глоток. – Очень редкий чай, все мои чаи редкие, и когда его рвут, сборщики плачут, потому что аромат такой прекрасный, напоминает им о небесных садах.
– Правда? – Оливер шмыгает и пытается совладать с чувствами.
Вера пожимает плечами.
– Не знаю, я так придумать. Американцы любят, когда я рассказываю им истории про каждый сорт чая. – Она продолжает с явным, нарочито выраженным акцентом: – Этот чай из провинции Фуцзянь, его стережет золотой дракон, парящий над полями. – Она приподнимает бровь. – Видишь? Убедительно, а?
Оливер кивает и слабо улыбается.
– Теперь расскажи, зачем ты здесь.
Это сказано таким властным тоном, что Оливер не смог бы отказать, даже если бы попытался. Не то чтобы он хотел этого, потому что есть в ее манере нечто располагающее, дарящее чувство уюта. Возможно, дело в исходящей от нее ауре материнской заботы.
– Я хотел посмотреть на место, где мой брат провел свои последние минуты, – произносит он хрипло.
Вера наливает еще одну чашку и пододвигает к нему.
– Какой он, твой брат?
Оливер делает глубокий вдох. Следует сказать что-то хорошее. Нельзя говорить плохо о мертвых, это всем известно. Нужно сказать, что Маршалл был добрым человеком, из тех, кто делает окружающих счастливыми. Сказать, что смерть Маршалла – это ужасная потеря для всех, кто знал его. Фразы уже складываются в сознании, но, когда Оливер раскрывает рот, с языка слетает:
– Мой брат был, наверное, самым харизматичным из всех, кого я встречал, но при этом и самым жестоким. Ему нравилось унижать других, он всем вокруг давал понять, что он лучше, чем они. И его излюбленной мишенью в этом был я. Он давал понять и мне, и всем окружающим, что из нас двоих я худший вариант. Я ненавидел его.
У Оливера дрожит голос. Какого черта он рассказывает ей все это? С тем же успехом он мог бы сказать, что виноват в смерти брата, и подставить руки для наручников. Не то чтобы у нее имелись наручники. Бога ради, это маленькая престарелая женщина, торгующая чаем.
Он ждет, что Вера придет в ужас от его токсических признаний, но она глубокомысленно