в слабости, может согласиться с ним, что мистицизм есть не что иное, как реакция на отчаяние… и все же веским аргументом в его пользу будет то, что именно он, мистик, избрал для себя жизнь бок о бок со смертью, а потому смерть принадлежит к сфере его, а не атеиста, опыта, тогда как атеист в своем стремлении избежать бездонных глубин отчаяния напрочь лишает себя возможности судить о данной материи. Самый сильный аргумент мистика, на который он всегда может и должен опираться, заключается в глубине его индивидуального видения мира: его позиция целиком и полностью зависит от этого видения, поскольку сопутствующие этому видению переживания столь необычны, что в принципе не поддаются рациональному анализу. Никакие гипотезы «океанических чувств» и уж тем более никакие редукции в духе скептицизма не способны объяснить то, что стало для мистика реальностью более «настоящей», нежели реальность, которая вмещается в прокрустово ложе логики. Его логикой становится опыт внутреннего переживания возможностей смерти. То же справедливо и для экзистенциалиста. И для психопата. И для святого, и для матадора, и для любовника. В качестве общего знаменателя выступает пламенное сознание настоящего – то самое раскаленное сознание, которое открыло перед ними потенциал, таящийся в смерти. Состояние, когда жизнь возможна только в соприкосновении со смертью, предполагает бездну отчаяния, однако безусловной наградой служит понимание того, что происходящее в каждый момент наэлектризованного настоящего может восприниматься только со знаком плюс или минус. Происходящее либо полезно, либо вредно для их дела, их любви, их образа действий и потребностей.
Именно это знание цементирует присущее хипстерскому миру удивительное чувственное единство. Вернее сказать, оно питает происходящий в его недрах процесс религиозного возрождения. Однако по-настоящему захватывающей, тревожной, возможно, даже кошмарной составляющей данной среды является характерный для нее процесс совмещения несовместимого: интимности внутреннего мира с жестокостью мира внешнего, оргий с грезами о любви, желания убивать с желанием созидать, концепции диалектической экзистенции с жаждой власти. В итоге мы имеем темную, романтическую, но при этом, вне всяких сомнений, очень динамичную мировоззренческую парадигму, в рамках которой каждый отдельно взятый человек в каждый отдельно взятый момент своего существования либо двигается вперед в сторону индивидуального роста, либо сползает по направлению к смерти.
3. Потенциально плодотворен взгляд на хипстера как на философствующего психопата; как на индивида, заинтересованного не только в следовании опасным императивам своей психопатии, но и в систематизации – по крайней мере, лично для себя – тех допущений, на которых строится его внутренняя вселенная. Из этой предпосылки можно заключить, что хипстер, будучи психопатом, в то же время является и его противоположностью вследствие присущей ему нарциссической отстраненности
