Отсюда же начал свои мерзкие проповеди два века назад и пакостный разбойник Дольчино.
Места эти были красивы. Нигде и никогда не встречал Гильельмо, уроженец тосканских низин, омываемых водами Лигурийскими, таких живописных предгорий, таких странных трав на рыжих отрогах. Другие запахи и другие цветы, иные звуки и даже иной воздух – всё опьяняло. Возле города они расстались со Спенто и Фьораванти, которые отказались переночевать в Тренто, ибо рассчитывали засветло добраться до Больцано. Томазо был как всегда безучастен, но на прощание крепко обнял товарищей по ордену. Фьораванти простился куда сердечнее, приглашал приезжать, обещал по обустройстве в Больцано непременно навестить их и дал слово вытащить с собой Спенто.
Тренто лежал у подножья Альп в живописной долине, пересечённой полноводной рекой. Сверху было заметно, что на территории города в Адидже впадали два притока, звавшиеся, как позднее узнал Джеронимо, Ферсина и Авизио. Справившись, где Палаццо-Преторио, резиденция князя-епископа, они направились к заполненной народом рыночной площади, гудящей вульгарной руганью торгашей и звонкими криками приказчиков. Аллоро оглядел трентинцев. Торговцы и покупатели чередовались в пёстрой толпе с кочующим мастеровым людом: ткачами, медниками, точильщиками, плетельщиками корзин и каменотесами. Меж ними мелькали шарлатаны, жулики, нищие и побирушки, убогие, почтеннейшие христарадники, продавцы индульгенций, странники и бродячие студенты, отставные наемники да плуты-обиратели.
Хозяин княжества был предупреждён об их приезде и встретил доминиканцев на пороге своей резиденции. Его высокопреосвященству мессиру Бернардо Клезио, точнее, итальянизированному немцу Бернарду фон Глёссу, который когда-то прожил в Генуе около полугода, было приятно, отметил он, встретить уроженца тех мест, где он сам бывал когда-то. Знал князь-епископ, недавно возведенный в сан кардинала, и о происхождении нового инквизитора.
– Надо же, сынок графа Гвидо! Род Властителей! Вы, стало быть, виконт?
– Монах, – мягко поправил приезжий и снял наполовину закрывавший лицо доминиканский капюшон.
Клезио просто оторопел. «Не ангел ли Господень будет отныне отправлять правосудие в Тридентиуме? – изумился он и вздохнул. – А вмешательство небесных сил было бы, ох, нелишним. Времена пришли последние…»
Вианданте, давно свыкшийся с впечатлением, производимым его внешностью, даже не улыбнулся. Князь-епископ Тренто с измождённым лицом, отражавшим бурю страстей прошлого, усмирённую усилием воли и жаждой праведности, показался ему человеком достойным, но трясущиеся руки, выдававшие не то нервное расслабление, не то предел слабости, не позволяли уповать на его весомое содействие. Однако, князь-епископ был не стар, скорее, болен. Приглядевшись, инквизитор подумал, что тому нет и пятидесяти. Клезио правил здесь уже шестнадцать лет, его называли советником Максимилиана, строителем и устроителем княжества, что было необходимо, ибо местные земли