В этих условиях нормативная этика Зиммеля предстает и как актуальная научная дисциплина. Зиммель занимает самостоятельную позицию в этико-нормативном поле. Глубочайшее моральное требование направлено не на отдельные действия, как того хотел Кант, а на бытие человека. Действие следует только за бытием. От бытия, в той мере, в какой оно выражается в воле, требуется количество «блага», для которого, возможно, есть анализ и определение, но которое означает ритм воли, который можно только пережить, форму функционирования.
Зиммель не дал крупного систематического общего изложения своей новейшей точки зрения; это видно из «основных проблем». Во многих случаях в его более поздних работах также сохраняется если не релятивистский принцип, то, по крайней мере, релятивистский способ мышления. Подобно тому, как Дильтей под влиянием истории исповедовал общий скептицизм, высокоразвитый интеллектуализм Зиммеля толкает его скорее к всестороннему интеллектуальному проникновению в логические возможности, чем к окончательному личному утверждению. Его собственная позиция часто остается невысказанной. В частности, сохраняется релятивизм Зиммеля по отношению к философии. Понятие истины в философии отличается от понятия истины в других науках. Философия «прослеживает не объективность вещей – этим занимаются науки в более узком смысле, – а типы человеческой духовности, как они раскрываются в том или ином взгляде на вещи». Каждое мировоззрение – это «адекватное выражение существа самого философа, того типа человечности, который живет в нем». Работы Зиммеля о Канте, Гёте, Шопенгауэре и Ницше также основаны на этой системной точке зрения. Это не исторические исследования в обычном смысле слова, а попытки отобразить типичное вневременное содержание рассматриваемых систем и личностей. Вершиной интеллектуалистического мировоззрения Зиммель считал философию Канта. «Мир со всеми его странностями, его содержание определяется тем, что мы его знаем». «Не вещи,