– Ну что же ты, Павел, как столб стоишь. Неужели не рад меня видеть? – ещё сильнее заулыбалась Марьяна.
А Божена, наоборот, губы стиснула в тонкую ниточку и выглядела напряжённой, словно точно не рада была Марьяне.
Павел с трудом заставил себя пойти на кухню и улыбнулся тоже сквозь силу Марьяне, как и сказал:
– Конечно, я рад, ведь всегда приятно, когда друзья навещают в болезни. Оттого ведь сразу становится легче, – хоть и не хотел, а прозвучало с сарказмом.
Но Марьяна на его слова внимания не обратила, ответив:
– Вот – вина тебе лично принесла своего, домашнего, на ягодах и травах настоянного. Мигом тебя на ноги поставит. Ты, наверное, вчера мало выпил, что не полегчало? Давай сейчас тебе полный стакан налью, выпьешь – и обещаю, что сразу почувствуешь себя гораздо лучше.
– Я бы поесть хотел, а потом можно и вина выпить, – замялся с ответом Павел.
– Так я с вами поужинаю, или, может, ко мне в гости зайдёшь? Если сил дойти хватит? – говорила Марьяна, а сама при этом в глаза Павла глядела пристально, оценивающе. – Помнишь ведь, мой отчим готовит такие разносолы вкуснющие, что пальчики оближешь.
Павел кивнул. Сейчас Марьяна пришла совсем некстати. Как что-то чувствовала. А ещё и с домашним вином, что вообще после прочитанного вызывало у Павла тревогу и нехорошие подозрения. К ней он точно не пойдёт – решил Павел, сказав:
– Раз ты хочешь, то оставайся у нас ужинать.
А сам при этом терзался мыслью, как бы от неё вежливо избавиться.
Она предложила помочь накрыть на стол. Божена на то промолчала. Павел же нарочно прилёг, чувствуя с досады себя выжатым, как лимон. Звенела посуда, поскрипывал под ногами женщин деревянный пол на кухне. Божена молчала, но тишину изредка нарушала Марьяна, спрашивая прабабку о всяком разном и незначительном.
А Павлу становилось все больше не по себе, он нутром чувствовал неладное. Надо было раньше отсюда уходить, а не читать прабабкины записи – пришло запоздалое сожаление. Теперь-то что делать, как выкрутиться? Этого Павел не знал и оттого сильнее досадовал, а когда с кухни позвал ужинать звонкий голос Марьяны, то вообще обдало липкой холодной волной иррационального страха. Он вздрогнул и встал. И с каждым шагом до кухни внутри всё сильнее и крепче сжималась колючая пружина дурного предчувствия. А едва сел за стол и встретился с чёрными глазами Марьяны, тут же сглатывая ком в горле, как всем нутром внезапно ощутил неотвратимость нависшей и всевозрастающей над ним угрозы, приближения чего-то настолько плохого и жуткого, что может присниться лишь в кошмаре, и оттого