Он совсем не ожидал обратного эффекта: чем длиннее были его послания, тем безумнее вела себя магистрантка, дошло до того, что она принялась угрожать, что лично встретится с его женой. Как тут быть? Он предупредил жену об опасности. Та просмотрела все его послания, после чего спросила:
– Ты правда хочешь обрубить все концы?
– Зачем бы тогда я тебя беспокоил?
– Хорошо, тогда оставляй свой мобильник и компьютер дома, а сам езжай на недельку к Жань Бумо, побеседуешь с ним о документальной прозе, а потом вернешься.
Он без всяких возражений так и поступил. Спустя семь дней в его мобильнике и в электронной почте установилось полное спокойствие, настолько полное, что стало даже как-то непривычно, прямо как во время посадки самолета, когда тебе вдруг неожиданно закладывает уши и ты ничего не слышишь.
– Как ты это устроила? – спросил он.
– Ничего и делать не пришлось, тут просто требовался семидневный карантин.
– Ты ей даже не угрожала?
– А тебя это разочаровало?
Он кивнул в знак согласия.
Такая непосредственность приводила ее в полное умиление. Чем больше ей казалось, что он с ней откровенен, тем больше он старался во всем раскаяться. Он рассказал, что не разрывал отношений с магистранткой из-за того, что его грела мысль о тайной поклоннице, поэтому он одновременно и хотел, и не хотел этой связи. Тогда жена ему сказала:
– Оказывается, все с тобой в порядке, а то я было подумала, что ты страдаешь крайней формой нарциссизма.
За эти долгие годы она уже приспособилась к прозрачности Му Дафу, поэтому даже мало-мальский обман с его стороны раздувался ею до невероятных размеров, до таких, что она чувствовала вокруг себя сплошную грязь и обман. «Он меня просто избаловал, – думала Жань Дундун, – а когда человек к чему-то привыкает, он словно следует раз и навсегда установленным правилам игры, поэтому измениться ему ох как трудно, прямо как в знаменитом изречении Лу Синя, которое любит повторять Му Дафу: „К сожалению, переделать Китай слишком сложно, даже если просто нужно передвинуть стол или переложить печь, сделать это придется ценой крови; и даже если заплатить за это кровью, далеко не факт, что стол сдвинут, а печь переложат“»[5].
«Смогу ли я измениться? – спрашивала себя Жань Дундун. –