даже самый распрекрасный день был,
оказывается, пасмурным и дождливым, –
разве вы […] сумеете замкнуть
свою душу для такого луча?
Разумеется нет: уже хотя бы потому,
что для вас теперь кроме этого луча
ничего в мире не существует 15
4 апреля, воскресенье
За окном полетел вниз осколок последней сосульки, что устала бороться за свою мёрзлую жизнь. Дождь лил уже несколько дней; апрель будто с порога решил выяснить, кто останется верен противоречивой весне.
На апрельский дождь смотреть надоело, и Свят медленно опустил веки.
Ромина квартира. Вот чего сегодня не хватало.
Жадного, фамильярного и бесцеремонного разговора о том, кем он должен быть вместо себя. Эта комната тоже давно стала чужой, но подростковое логово было единственным углом в доме, куда от этих разговоров хотелось сбегать.
Когда слова и силы заканчивались.
Смелости всё ещё не удавалось равнодушно встречать взгляд отцовских глаз.
Страх его оценки был живуч, как клоп под обоями.
Поморщившись, он коснулся шторы, о которую в детстве любил тереться щекой.
Тогда это отчего-то приносило спокойствие.
Теперь райдер у спокойствия расширился.
Его не получалось обрести, даже влив себе Уланову внутривенно.
«Сегодня я хочу побыть одна. Позаниматься своими делами». Она произнесла это ласково и вежливо, но в её глазах горела до того отважная воинственная решимость, до того крепкое настоявшееся намерение, что он тотчас понял: она не отступит. Она помчится проводить свой «день наедине» любой ценой; её суматошная эгоистичная цель вынесет оправдательный приговор даже самым бессердечным средствам.
Она вечно пытается сбежать; отдалиться; исчезнуть!
Чем меньше он понимал в её голове, тем сильнее хотелось вцепиться в неё клещом; не выпускать из виду ни на миг. И мысль о её «дне наедине с собой» корчилась внутри, как догорающий кусок заскорузлой пластмассы.
Из-за этой пластиковой вони было совершенно нечем дышать.
Зачем, вот зачем ей это «наедине с собой»?!
Что она собиралась делать такого, что нельзя сделать вместе с ним?..
– А то ты не знаешь! – сварливо грянул Прокурор, хмуро оглянувшись на смущённую Верность Ему. – Чего ты бездействуешь?! Он уже почти здесь!
Судья кивнул и указал глазами на Верность Себе, что благодушно читала Фромма.
– Он здесь? – испуганно переспросил Ребёнок. – Здесь – то есть… в её мыслях?
Адвокат глухо охнул и приложил руку к груди.
«Он». Все в Зале Суда отныне говорили только «он».
Четыре буквы его имени теперь вызывали у обитателей Зала такую паническую тревогу, что её не получалось унять несколько часов.
«Он». «Почти здесь».
Внутренний Ребёнок всхлипнул и потянулся к любимой шершавой шторе.
Ужаснее всего было то, что она твёрдо и решительно выставила его гиперконтроль за дверь этого таинственного