румянец алеет.
Разбросав россыпь томных рубинов
в преддверии ночи,
Ты паришь над землёй,
как под куполом цирка артистка.
Очертания нежные так далеко,
и так близко!
Мой билет на твои выступленья
нещадно просрочен.
В полутьме эбонитовой,
точку зенита минуя,
Молчаливо летишь надо мною
бесстыдно-нагая.
Закрываю глаза и, робея,
тебя обнимаю,
Хрупким крыльям хрустально-блестящим
дарю поцелуи.
Горизонта раскрасив
сиеной покатые плечи,
Воскрешается тень
предрассветного жаркого солнца.
Тает девочка-птица под ним,
но к закату вернётся,
Небосвод усыпая
багрянцем рубинов под вечер.
Я увижу тебя
под протекцией звёзд первозданных
И скажу – «Наконец-то!», —
от смелости сладкой немея.
Как мечтаю и грежу давно
об одной лишь тебе я,
Как ты мною любима
и сердцу до дрожи желанна.
Художник
Монолог одиноко рассеялся
дымкой закатной,
В захламлённой гостиной
тревожа слой пыльной вуали.
Я твой горе-художник,
никчёмно испортивший ватман,
На котором мы вместе
свой жизненный путь рисовали.
Наливает мускат
заходящее солнце в бокалы,
Засыхает палитра
лежащей в углу акварели.
Мы хотели так много…
Но сделать успели так мало.
Мы пылали так ярко…
Но быстро и больно сгорели.
В коридорах квартиры
раскиданы сотни набросков.
Рисованье теперь не потребность —
слепая привычка.
Без тебя перспектива трёхмерная
кажется плоской,
Многоцветье слилось
в полумрак монохромно-обычный.
«Может, прошлая осень…»
Может, прошлая осень
печалью тебя утомила,
Вымывая дождями
с лица загорелого краски?
Твой насмешливый голос
вдруг сделался колко-немилым,
Взгляд каштановых глаз охладился,
стал зол и неласков.
Под босыми ногами,
вздыхая, скрипят половицы,
В тишине создавая
иллюзию чёткого такта.
Мне сиротство тревожное
в душу надсадно стучится;
Я в квартире уютной – де-юре,
без дома – де-факто.
В переплёте оконном,
свистя, надрывается ветер,
Изгнивающих рам основанье
кусает и воет.
Я надеюсь,
однажды мне кто-то захочет ответить,
Как закончить картину,
которую начали двое.
Море спит до весны
В тумане