Та, которой сны согреты,
До которой дорасту
Слишком поздно, спозаранку,
Как жар-птицу ухватив,
Вызнав плакальщиц огранку
И садовников мотив, —
Тайна вымысла предстала:
Изнутри наружу явь.
Как кристалл внутри кристалла,
Невозможное, представь:
Дети счастливы, здоровы,
Заигрались на лугах.
И пятнистые коровы,
Зычно молоко отдав,
Растянулись вдоль дороги,
Коротая Млечный путь.
И слегка хмельные боги,
Собираются макнуть
Свои кисти в даль без края,
В лунный блеск ночей своих…
Звёзды в строчки собирая,
Освещает склоны стих.
3.
Издёрганный, заглатывая смрад
Казённого, пропахшего расстрелом,
Сырого воздуха – в потоке угорелом —
Предлинный день подлунной ночи рад!
Здесь вместо рук – торчащие оглобли
Перевернувшихся в ночи телег.
И эмигрантом белым первый снег.
И города от пустоты оглохли!
Раздаренные нервы не вернуть.
Желание учить превозмогая,
Вновь зиждется Вселенная другая,
Оживших бредней взбалтывая муть.
Какой там, смысл! – Лишь клочья слов из ваты,
Летят на пол вдоль сомкнутых гардин.
И, натирая лампу, Аладдин,
Вдруг, шепчет правду: Все мы виноваты…
Но, спешно спохватившись, об ином :
Как в двери антилопа бьёт копытом;
Как грусть сусальна в городе забытом,
Залитом – лунной ночью и вином.
Гарпун вонзают в спины китобои…
Ствол наповал охотится на львов…
И Николая князь оставил Львов…
Таранят лбами грязный стол ковбои…
Посыпались герои со стены
И скрещенные сабли, и доспехи,
И встречный каждый делает успехи,
Но тайны дней ещё не сочтены.
4.
Не царствует. Лишь в сумерках заметна,
На вздрогнувших ресницах оседая,
Не пеплом – тишиной, в которой: Этна
И Далай-лама, и прохладный лад Валдая,
И в даль взошедшая, стихает в дымке стая.
Как будто снег над только что зарытой
Душою Петербурга – падай, падай —
Подай копеечку, прохожий, брось в корыто!
Пусть бродит эхо каменной аркадой.
Пусть вороны не проворонят падаль.
Чай не допит. Ушла и не вернула :
Надежду, Осипа, осыпавшийся оспой
Двадцатый век, тяжёлый скрип баула
И сферу, оказавшуюся плоской…
И раздаёт посулы Луций Сулла!
И с барского плеча согреют груду
Валяющихся улиц, пьяных в доску.
И в обескровленной стране забуду
Об окровавленной строке, в полоску
Топорщится пиджак из Москвашвея!
И тайну слова – в проруби