Не звучали над ночью высокие трубы.
Умерла тишина одичалых дворцов, ополоснутых прожекторами траншей.
И пригубленный воздух столетий горчит. И повесился грубый
Окрик – в бешеном полуподвале… Смертельная жизнь! —
Ослепили, прогнали взашей…
Я вбираю голодные крошки в ладонь – строчки чёрствого края.
Догорающих зрелищ полны заточённые в книги стихи, не слышны никому.
Но высокая площадь, сиянием лунным наклонно играя, —
Литургию глубокого облика ночи творит! И воскресшая жизнь на кону!
Словно всё нипочём,
Я возделывал площадь распластанной речи!
Вслед за плугом моим: и литания гласных, и сомкнутый цвет голословных потерь.
Славно крылья слышны – высоту темноты набирающий кречет,
Оглашённая радость моя – взблеск последней строки
И тогда навсегда, и теперь!
Соглядатаи любящих —
Нас, спящих в снах, извлекли, наказали :
Ждём, живьём позабытые, – мести изысканной или грозы ослепительный кнут!
Раздуваются щёки оркестра… Часы «без пяти» – на вокзале…
Преисполнена неизгладимости, замерла пустота
Отгремевших минут.
Вздымая парус
Глухие дни стоят. Последние на плюшевой арене
С линялым куполом смешного шапито.
И лебединый взмах, вздымающих паденья брызг, седых стихотворений —
Охаживает – бризом средиземных утр —
московский перламутр пальто.
Разлука разметала любящих! И выколот окраин —
С глубокой смолью пустоты – зрачок.
И затерявшийся в позолочённых снах иль в оторопи лунной Каин,
И заплутавший в дебрях смысла,
запропастившийся в сияньях, дурачок —
Поэт беспамятства – сшибает с веточек ранет багровый,
Зубами тянет узел тайны – сгустки лент!
Разоблачённую мороку в пальцах мнёт. И басом Маяка: «Здорово!» —
Ядром влетая в зал – в чахоточный мирок зевак,
прошляпивших момент
Р а с х о х о т а в ш е г о с я колдовства – вдоль бубна
Скользит шаман, камлая с воем горловым!
Простоволосая в многострадальности стоит судьба стихов в Трёхпрудном.
И на руках несут, отчаливший от кромки родины, трёхтрубный дым.
Глухие сны висят. Лианами с небес спадают ливни.
Ввысь движется сырого шума пелена.
Обводы вымокших ресниц, рёв чёрного слона, нацелившего бивни…
Кровь волн разбившихся об скалы…
Поэту выплаканность ливнем вменена —
В походку речи, чтоб так чувствовать – до дрожи!
Зажав в руке цвет похоронок матерей,
Солдатом падающим журавлей смотреть,
летящих над страной, – дороже
Полёт зовущих стай, чем день за днём…
Вздымайте парус в странствиях морей!
Пропал в снегах. Где, сытый голодом, дрожит пространства лепет.
И в память о падении поэта –