– А вы откуда…?
– Дак тебя нет, да нет. А тут мостки покарябаны все, рукавичка на тросике висит, а в полынье – шаль! Аж сердце зашлось. Ну-ка, думаю, под лед девку утянуло! А потом вижу – следы! – суетилась вокруг меня старуха. Она быстренько так нацепила на меня все мои теплые вещи и одну-единственную на самом деле рукавичку. Я и не заметила, что она у меня одна. Дед Григорий молча наблюдал за ее хлопотами и в глаза почему-то не смотрел. Да и Василиса Андреевна как будто не видела старика вовсе, она молча приняла из его рук пару сереньких подшитых кожей валенок, шерстяные носки и скомандовала:
– Пойдем домой.
– До свидания…, – только и успела я оглянуться на деда, – спасибо вам, дедушка.
И краем глаза увидела, что дед протянул руку за своим кургузым тулупом. И я поняла, что отныне буду под его неусыпным надзором. Вот поняла – и всё! По крайней мере до тех пор, пока буду гостить в этой злосчастной Зиньковке, дед будет меня охранять. И я вспомнила, что видела деда во сне, его самого и эти чашки с синенькой каемочкой, и этот чайник с кусочком отколотой эмали на самом носу. Во сне или в детстве. Но я точно знала, что никакого деда в моем детстве не было. И мне незнакомо его такое знакомое до сладкой родственной боли лицо с глубокими и правильными до красивости морщинами. Вот бы мне такого деда…. Доброго, без заумностей и сварливого характера. Куда они в городе подевались, добрые старики и старушки?
Я ничего не понимала и ничего уже не чувствовала. Меня как будто загипнотизировали или, как раньше говорили в народе, заморочили. И эти мороки слепляли мои веки, как будто я не спала несколько дней или даже лет. И я боялась уснуть, потому что накатывавший на меня сон больше походил на смерть. Василиса Андреевна что-то бормотала себе под нос, почти волоком протащив меня через мосток, потом по проулку до своего дома. А как я поднялась на крыльцо, я уже не помнила. Я спала.
Проснулась я поздно утром следующего дня. Меня кто-то несильно тряс за плечо, и монотонный голос все просил и просил:
– Ну-у девушка, ну-у проснись. Ну что с тобой, – это «нуканье» в конце концов мне надоело, и я с трудом разлепила глаза.
Надо мной стояла здоровенная красивая тетка. Она хлопала на меня своими серыми с перламутровым отливом глазищами и продолжала трясти меня.
– Не надо, не тряси, я проснулась, – мне уже казалось, что все мои косточки от ее тряски гремят как камешки в детской погремушке.
– Люба, – прогудела тетка.
– Что – люба?
– Люба я, жена Василь Захарыча, значит.
– А-а…, ясно, а я Дуня.
Люба неожиданно хихикнула. Я даже оторопела. Дожили…. На селе смеются над исконно русским именем, а в Москве оно, кажется, становится модным.
– Да ладно, ты не обижайся. Просто у нас Дунь во всей округе мильон лет уже не было.
– Теперь