Перекинув ногу на ногу, женщина положила голову на спинку скамейки, утомленно прикрыв глаза.
Выбирая, куда сесть, Таня хотела пройти мимо, но женщина открыла глаза и спросила по-русски:
– Ты русская?
Таня остановилась:
– Русская. Откуда вы знаете?
Женщина засмеялась низким, хриплым голосом заядлой курильщицы:
– Лицо у тебя доброе, не то что у этих стерв, – она кивнула головой на старушку, которая бросила вязать и, заслышав иностранную речь, поджала губы в тонкую линию.
– Да ладно тебе, – переходя на ты, сказала Таня, – французы тоже разные бывают.
– Все стервы, – убежденно сказала женщина, – и стервецы. Меня, кстати, Люда зовут. Я из Таганрога.
– А я Таня. Петроград.
– Теперь Ленинград, значит. Смешно. Город имени картавого человечка с липкими ручонками. Довелось его как-то видеть.
Щелкнув замком сумочки, Люда достала из портсигара сигарету и вставила ее в мундштук.
– Куришь?
– Нет.
– Правильно делаешь. Небось, и не пьешь?
Таня покраснела, поймав себя на мысли, что ей неудобно ответить «нет». Но она действительно не пила. Пиво казалось ей отвратительным на вкус, а от вина в голове становилось темно и звонко, как в железном ящике, где она пряталась от красноармейцев.
– Не пью.
– А я, знаешь, и пью, и курю. Тошно мне здесь. Всех ненавижу.
Глубоко затянувшись, Люда покрутила в пальцах мундштук:
– Давно из России?
– Семь лет. Мне тогда тринадцать лет исполнилось. А ты?
– А мы в девятнадцатом сбежали, сразу, как заваруха началась. Я двадцатилетней была, как ты сейчас. Мужа – артиллерийского поручика – большевики на воротах распяли. Грудной ребенок в Стамбуле умер от дизентерии. А я вот живу. Покупаю одежду, крашу волосы, ем шоколад.
В Людином голосе послышалось отвращение.
Таня не знала, что сказать, поэтому молчала, глядя, как парижский закат поливает краской мрамор статуи святого Дионисия.
Люда докурила сигарету и без всякой связи спросила:
– Домой в Россию тянет или уже здесь прижилась?
Много раз за последнее время Таня задавала себе этот вопрос, но каждый раз не находила ответа. Она пожала плечами:
– Трудно сказать. Обратно в коммуналку с пьяными соседями я не хочу, да и газеты пишут ужасное, – она закусила губу, вспомнив, что на связке ключей есть ключ от ленинградской квартиры Никольских. – Друг там остался… – она хотела назвать Юрино имя, но оно было слишком личным, сокровенным. Юре она часто писала письма и прятала их в шкатулку. – Отец Игнатий… Он нас с мамой на побег благословил.
– Убьют, если еще не убили, – убежденно произнесли Люда, – священников