Тут вдруг, в полной тишине, отваливается кусок стены и колокол мимо меня, как в замедленном кино, летит. И так тихо –тихо сразу сделалось…Из ушей кровь. Слез с колокольни. Все – оглох! На меня все смотрят, точно я с того света вернулся. А я весь в известке, как мельник в муке. Оглянулся – от колокольни половина осталась, как я на ней уцелел до сих пор не понятно. Сижу. Контуженный.
Тут опять волокут шпиона – мужик, местный, столбы подпиливал, чтобы связи не было. Мне командир знаками растолковал, велит идти с ним, со шпионом, в тыл. Ну, я винтовку за спину и пошел. Иду и все думаю, что же это я отвоевался? Что ж я теперь глухой буду? Вдруг этот шпион, как подпрыгнет! Оказывается, я за спиной винтовку-то рукой вертел, в задумчивости, она и выстрелила! А я и не слышу. Он на колени упал и мне на винтовку показывает. Я ствол понюхал – точно выстрелил! И такое меня зло на этого мужика взяло. Ах, ты, сволочь! Столбы подпиливал, а я вот глухой теперь! И чуть я его в расход не пустил! Были у меня такие поползновения.
А теперь думаю, а может он и не виноватый был! Был ведь приказ – столбы пилить, чтобы немцам не достались! Может он, наоборот, помочь хотел.
Ведь на войне то самое страшное не артобстрел и не бомбежка и не голодуха, а то, что жизнь человеческая дохлой мухи не стоит! Жил Максим да и помер Максим, ну и хрен с ним!
Однако, и этого довел и в госпиталь пришел. Врач мне ватки в уши вставил. Отправили обратно. Пока шел, чуть к стенке не поставили! Попал на патруль. Хорошо я с винтовкой, а документов то никаких и ничего не могу растолковать – глухой! Ну, думаю – все! Больше от своих ни на шаг! Самое главное понял, надо на войне своих держаться!
Тут-то меня и ранило! Да позорно так. Осколком в пятку! Вот, брат, ахиллесова пята! Притащился на эвакопункт. Сестра, пожилая, мне осколок вытащила, перевязала. Лежу. Тут пиздрик прибегает, докторишка! В очкариках студент сраный! «Что у этого? – Да все уже сделала! – Разбинтуйте! Я не видел!» Кино нашел! Разбинтовали!
Как у меня пошла кровь хлестать! Еле остановили! Но ослабел очень! Привезли на поезде в Ленинград (еще поезда ходили) пластом. Ну, а через два месяца, как раз блокада закрылась, подлечили и на Ораниенбаумский пятачок. И я там до прорыва блокады. Два раза, правда, еще зацепило, но не сильно. Я из госпиталя назад, почти, что сам, сбежал! В городе то и страшнее, и голодуха. А на фронте все же полегче. Да и дело есть, то в разведку, то на снайпером… А в городе в госпитале, что сидеть смерти дожидаться! И отвычка начинается! Пополнение придет ночью, смотришь, а к вечеру их уж и нет никого – все побиты. А мы, кто с самого начала, все живы! Ну, кто из пополнения уцелел, тот воевать будет. Тут ведь всему не научишь. Вот придет, придурок какой молодой с ускоренных курсов офицерских: «В атаку!» А у них там пулемет содит! Ну, из пополнения то и встают, … Ленту не слышат! А по ленте-то, по звуку, слышно: какая часть идет! Ты – подожди четверть минуты, у него лента закончится, он пулемет перезаряжать будет – вот и вставай. Тут уж жми как на стометровке! Пока он тык – пык, а уж мы траншею взяли! Потом