– Чё это? – подходит он к столу и шуршит бумагой.
Резко оборачиваюсь, кладу нож на стол и отбираю у него документы.
– Не твое дело! – поджимаю губы и кладу конверт на верхнюю полку.
Сердце колотится от адреналина, не хочу ничего с ним обсуждать, самой бы переварить прочитанное.
– Дед помер, что ли? – передергивает Олег плечами, а затем по кухне разливается подозрительная тишина. – Ева, ты почему молчишь? – спрашивает уже с энтузиазмом. – Когда едем? Нужно няню нанять на время отъезда, чтобы за детьми присмотрела. Или тетку свою чумную попроси. Так, что еще…
Голос у него такой на удивление бодрый, словно не он вчера бухал всю ночь и еле поднялся утром с кровати.
– Я никуда не еду, – отворачиваюсь и пресекаю все его бредовые предположения.
Ничего мне от Стоцких не нужно. Достаточно того, что когда-то я носила их фамилию, но теперь не желаю иметь ничего общего с этой семейкой.
– В смысле? – спрашивает, а затем я слышу скрежет ножек стула по полу. – Ты хочешь отказаться от наследства? С ума сошла? Ты хотя бы представляешь, какие это деньги?
– И что? – чуть агрессивно спрашиваю, неспособна сейчас контролировать свои бушующие эмоции.
Тем более я не уверена, что дед оставил мне что-то стоящее.
– Как это «и что»? – пародирует меня, а затем давит на совесть и материнский долг: – У нас двое детей, Ев. Ладно, ты эгоистка, а они в чем виноваты? На что ты их растить собираешься? Знаешь, какие цены на обучение сейчас? А университет? М?
– А ты не хочешь обеспечить свою семью? – спрашиваю, прищуриваясь. – Или попросить денег у родителей, раз уж ты сам неспособен нормально зарабатывать и проматываешь все имеющиеся деньги.
Муж резко поднимается с места, и я тут же жалею о своих опрометчивых словах. Прижимаюсь поясницей к столешнице, косясь в сторону дверного проема. Лишь бы мальчики не вошли и не увидели, как отец бьет мать. Я умру, если это случится…
Но Олег останавливается в шаге от меня, будто передумав применять физическое насилие. Изучающе на меня смотрит, потирая кулак. В глазах лопнули капилляры, они красные, как у вампира, на щеках темнеет двухдневная щетина. Не муж, а какой-то забулдыга.
– Я не буду унижаться перед папашей, Ева, говорил не раз, – напоминает непререкаемым тоном.
Молчу, откладываю снова нож в сторону и просто пялюсь в одну точку на стене. Стараюсь размеренно дышать, но пока выходит плохо. Принимаюсь за мытье грязных тарелок, не желая разговаривать с мужем.
– Слушай, Ев, – голос Олега отдает неподдельным отчаянием.
Это настораживает, так что я отвлекаюсь от посуды, вытираю руки о полотенце и оборачиваюсь, стараясь незаметно утереть слезы.
– Что? – спрашиваю после нескольких минут тишины.
– Я не справляюсь, –