Обыкновенная, она всяко помягче будет.
И без колючек.
Над полынью тотчас взметнулось облако мошкары, тоже наверняка мутировавшей, а потому к заговорам ведьминым безучастной. Васятка замахал руками, а тетка… оглянулась и вновь головой покачала. Нахмурилась даже.
– Марусь? – Васятка протянул мне руку. – Ты чегой?
– Ничегой, – отозвалась я, из куста выбираясь.
– Я вам кто? Прислуга?! Кухарка?! – продолжала верещать Верещагина. Все-таки редкий случай, когда родовое имя весьма характеру соответствует. – Да я… я… жаловаться буду!
В ответ раздался бубнеж, отчего-то на редкость виноватый.
И некроманта стало по-настоящему жаль.
Жаловаться Верещагина любила, и как любой нормальный человек в деле любимом достигла немалых высот. А с учетом Олечкиной родни, жалобы эти…
…я даже поняла, отчего Евгений Антонович когда-то не пожелал связываться с этими вот. Поняла, но… не простила.
– Да я…
– Дура, – пробасил кто-то словно бы в сторону, после кусты, не те, из которых я выбралась, а другие, затрещали, закачались и из них выбрался Важен Игнатов. Он едва не столкнулся с теткою, которая вроде бы и с места не двинулась, но неким непостижимым образом убралась с Игнатовского пути. И только тогда нас заметил.
Подслеповато сощурившись – все знали, что со зрением у Игнатова беда и очки бы ему носить надобно, раз уж коррекцию делать не желает, да он уперся и все тут – Важен остановился. Ноздри его раздулись. Лоб пошел складками, намекавшими, что где-то там, во глубине черепа, идет мыслительный процесс. Огромная ручища поднялась и голову огладила.
Гладко выбритую голову.
– Марусь? – несколько неуверенно произнес Игнатов. – Это ты?
– Это я, – вздохнула я, понимая, что убегать поздно.
От Игнатова вообще убежать тяжело, он, несмотря на огромные размеры свои и кажущуюся неповоротливость, был быстр и ловок.
А как иначе-то?
Мастер спорта, кандидат в сборную и чего-то там еще.
– Марусь! – взревел Игнатов радостно и сгреб меня в охапку, я и пискнуть не успела. – А я думаю! А ты тут чего, Марусь?
– Я тут живу… – попыток вырваться я не делала.
Ученая.
Важен… он добрый, но с другой стороны у него рефлексы. А потому повисла в крепких объятьях старого… друга? Нет, друзьями мы никогда не были. Ни с ним, ни с кем бы то ни было еще в университете. Так, приятели. Пару раз болтали, еще несколько – встречались на обычных студенческих тусовках.
– Живешь?! О… а мне сказали, что ты того… – Важен разжал объятья. – Домой поехала. Поступать не стала… а чегой? Ты ж хотела в аспирантуру.
Я отвернулась и часто заморгала. Вот ведь. Кажется, была обида и… была и ушла, сгинула, как не бывало. Пережита. Принята. И позабыта, оставлена там, в Москве.
А она вот…
Взяла и вернулась.
– Молодой