«Дом ходил ходуном, я страшно испугалась. Встала в дверной проем, как учила бабушка. А потом увидела деда. Он стоял у стены и держал, чтобы не упали, часы. Помню, я заплакала от страха и жалости – потому что руки у него тряслись от напряжения. А он обернулся, обвел незрячими глазами комнату и произнес только одно слово.
«Ничего, – сказал он в пустоту. – Ничего».
Своих бабушек и дедушек у меня не было. Отцовские родители умерли рано, даже вещиц от них не осталось, а мать ребенком потерялась в эвакуации и выросла в чужой семье за Уралом. Жизнь прожила, так и не узнав – кто она? откуда? Может быть, поэтому история с часами не давала мне покоя. Они оказались единственной вещью в жизни, сохранившей тепло конкретного человека, связавшей прошлое с настоящим, между которыми я беспомощно барахтался. И тогда я отнес их в мастерскую. Через неделю в гнезде появилась жизнь, застучал маятник. Так на голой стене появился дедовский скворечник. Ночью, когда движение под окнами замирало, стук часов наполнял нашу необжитую квартиру – как будто кто-то еще, свой, невидимо зажил в доме, и в нашей жизни, пустой и холодной, появился смысл.
Она засыпала быстро, спала чутко. Во сне шептала, причмокивала. Как-то раз, не просыпаясь, произнесла монолог Фирса, и я понял, что даже во сне ей приходилось играть роли, причем не только свои, но и чужие. А я, наоборот, подолгу не мог заснуть и слушал, как цокает маятник и бегут стрелки будильника – бегут и не могут угнаться за временем, которое в такие мгновения бежало особенно быстро. На душе становилось прозрачно и зябко. Под вкрадчивый стук часов я чувствовал, как и сам превращаюсь в пустой скворечник. Во время, которое бежит мимо этого скворечника. Даже черты лица, казалось мне, испарялись с поверхности кожи в такие минуты. И страшно подойти к зеркалу, потому что в нем ничего не появится.
Я ворочался, прислушивался к ее дыханию, к себе. Но стоило мне встать, как она садилась в кровати и беспомощно озиралась незрячими со сна глазами. Мы не спали и молча смотрели на пустую улицу.
Дробленная тенями листьев, улица начиналась от балкона, уходя в ночное распаренное лето. В одну из таких ночей я признался, что хочу ребенка.
«Девочку или мальчика?»
Мне было все равно.
Она делала сокрушенный вид:
«Даже на элементарный вопрос ты не можешь ответить».
Но дело было не в этом, конечно же. А в том, что в театре намечаются крупные роли и что ей обещали съемки в кино, на телевидении, и даже есть шанс попасть в антрепризу.
«Кто меня с животом возьмет?»
И строго:
«Ты рассуждаешь, как потребитель!»
Но никаких ролей в театре она не получила и в коммерческие постановки не попала тоже. Подруги из