Итак, все это хорошо, но какие часы показывают время? Наручные, карманные, настенные, напольные, а может, башенные? Как они выглядят? Сколько им лет? Может, это те самые часы от Марлис, которые прибрал к рукам этот ублюдок Йохан? Да и что это за выражение такое «Стрелки на часах показывали». А где еще находится этим самым стрелкам, чтобы показывать время? На спидометре? Глупость какая-то. И почему этот Томас смотрит на часы и проверяет пистолет? Что там вообще можно проверять? Взял ли он его с собой? Зарядил ли? Как выглядит этот Томас, зачем ему пистолет, и что именно должно случиться в половину четвертого, раз он этого так ждет?
Лоренц помрачнел, зажал кнопку возврата и стер все буквы до одной, вернувшись опять к первой главе. Да, он уже и забыл какой это труд – работать над книгой в те моменты, когда голова занята совсем другим.
Он потянулся к бутылке и сделал долгий глоток прямо из горлышка. Нет, так дело не пойдет. Чтобы печатать, необходима идея. Настоящая идея, а не надуманная чушь, от которой воротит даже его, автора. Господи, неужели так трудно набросать повесть про живых мертвецов, привидения, старый особняк, оборотней, домовых, в конце концов? Очень трудно. Невероятно трудно.
«Томас вытащил обойму из пистолета, пытливо проверил патроны, вставил обратно и посмотрел на часы. Стоял жаркий летний день и стрелки часов показывали половину четвертого – то самое время, когда что-то действительно может произойти. Он стоял напротив двери, собранный, напряженный, ожидая, когда внутрь магазина зайдет этот ублюдок Йохан, чтобы заорать ему в лицо «Ты, урод, отдай мне часы Марлис! Мне надоело смотреть на башенные часы! Мне надоело постоянно выходить на улицу и идти в парк, чтобы узнать время!»
Лоренц глупо захихикал, закрывая себе рот рукой, когда допечатал последнее слово и несколько минут еще не мог прийти в себя от собственной плоской шутки. Начало повести ему однозначно нравилось куда больше – здесь был сюжет. Скверный, хреновый и тупой, но он был. И вызвал совсем другие вопросы, нежели прошлые его потуги. Тем не менее, оставить историю с Йоханом он не мог. Не в этот раз. Теперь ему требуется что-то действительно серьезное и важное, чтобы тронуть читателей, которые, конечно же, уже забыли, кто такой Лоренц Фрост.
Он бросил окурок в пустой стакан, и снова потянулся к бутылке, стараясь не глядеть на белый лист. Он может писать. Он должен писать. Это его призвание, его работа. Это такая же необходимость, как дышать и думать. Ты то, что ты пишешь.
От загнанного смеха ему стало не по себе. Он вытер глаза тыльной стороной ладони и снова посмотрел на беспощадный лист бумаги, такой же девственно чистый, как лезвие гильотины перед казнью. Внутренности его скрутил привычный холод, сосущее под ложечкой чувство страха медленно зашевелилось, поднимая голову. А что, если он вообще не сможет ничего написать? Что, если он перегорел, как лампочка в гостиной? Опустел, как эта бутылка из-под шампанского? Что тогда?
Лоренц лихорадочно метнулся к ноутбуку и снова сгорбился над клавиатурой,