Действие анестезии заканчивалось и потому нестерпимо хотелось пить или окончательно добить мучимый болью и судорогами организм. На соседней койке монотонно раскачивался и хрипел забитыми лёгкими люмпен с круглой плешью на голове. Он перехватил растерянный взгляд новичка и подмигнул ему бордовым от побоев или заскорузлого похмелья глазом.
– С днём рождения! – просипел он, но торжественности в обречённом голосе плешивого люмпена не было. – Говорят, тебя из мясорубки такой достали, что мама не горюй! Видать не из наших…
– Из каких ваших? – безжизненно прошептал Николай, голова и руки которого была почти полностью перебинтована, как у Шарикова.
– Из бомжей, знамо дело. Здесь тебе не партийный сбор! – горький смех маргинального шутника теперь отзывался жутковатых рёвом умирающего зверя. Ему вторили ещё несколько побитых жизнью мужчин и одна старушка с испитым лицом. Пришедший в себя пациент пошелохнулся, чтобы привстать и ощутил под простынёй свою наготу.
– Почему я голый? – стыдливо спросил он.
– Так это… Ты где-то видал, чтобы в смокинге рождались. Хотя, фельдшер как раз говорил, будто ты в рубашке родился. – ответил весёлый бомж, но неуместный сарказм его поддерживали не все представители клуба отверженных, и из дальнего угла палаты раздался голос единственного трезвомыслящего в палате человека:
– Вас же из реанимации привезли. Там все, простите, в чём мама родила. Не бойтесь, вещи ваши в сохранности, там. – питерский интеллигент, опустившийся на социальное дно по неизвестным причинам, кивнул своим сухим и тонким, как трость, лицом на раритетную тумбочку, рядом с койкой Николая.
– А по мне, так не при чём тут рубаха, – продолжил своё увлечённое философствование люмпен, походя, представившийся Диогеном, – Если это бронежилетом называть впору. Автобус КАМАЗом протаранило, водилу в мясо, а ты живёхонький, только шишками отделался. Чудеса!
Николая, словно током прошибло от репортажа циника по образу мысли и образу жизни. С испуганным лицом он вскочил на постели, от чего потемнело в глазах, а в пробитой после рокового столкновение голове всплыли последние воспоминания. Пыльный поребрик, холодный вечер и тёплые глаза водителя Лёхи. Мужчина с поседевшими висками и бородкой скорбно поджал задрожавшие губы, и на глаза его навернулись скупые мужские слёзы. Сердце заныло от полной безнадёги, будто его погибший спаситель был единственной