– За холопа, с которого мало шкуру содрать?.. Неужели, Николай Михайлович?
– Не горячись, Григорий, – взял себя в руки Львов. – Не горячись. Ерошка – хам, согласен. Но вам он еще нужен.
– Нужен?! А что Нужен – это выше Чести?
«Еще как! Нужда выше чести. На своей шкуре почувствуешь, щенок», – подумал Львов, а вслух сказал:
– Нет. Разумеется, нет, Григорий Юрьевич.
С этими словами он, наконец, опрокинул в рот остаток коньяка и красноречивым жестом подвинул рюмку поближе к бутылке. Андрей было потянулся к ней, но, ожегшись о резкий взгляд брата, взял из вазы орехов с изюмом и пошел к окну.
– Редкий букет, – похваливая коньяк, наполнял свою рюмку Николай Михайлович, а сам про себя отводил душу на братьях. «Шельмец подзаборный! Сучок нагульный… А этот-то! Казнокрадово семя! Фанфаронится. Ишь ты! Дай срок, заставлю портки свои чистить. Помусьюкаешь мне».
– Отменный напиток, – продолжал Львов, нюхая напиток.
– Папенькины запасы, – сказал Григорий. – Он любил все, что было чистых кровей.
«Не то что ты, жаба вонючая».
– Тонкой души человек был.
«Чистоплюй твой папенька. Вор и пьяница по крови».
– Царство ему небесное, – осенился крестом Львов.
Григорий порывисто обнял князя.
– Николай Михайлович, вы у нас теперь один. Молимся мы с братьями за здравье ваше денно и нощно, – на Гришины глаза навернулись слезы.
«Фу, бяка тинная. Отрыжка собачья. Околей. Околей на глазах наших»
Николай Михайлович удивленно выпучился на юношу.
«Кажись не притворяется», – удовлетворенно подумал Львов.
Никаким душегубцем Гришка ему теперь не представлялся. Он для него сейчас был обыкновенным недорослем. Жалким, беспомощным.
– Успокойся, Григорий Юрьевич. Ну, князь?! – увещевающе говорил он, утирая платком глаза юноши.– Вот так. Вот так.
– Только перед вами могу показать свою слабость.
«О Боже, убери с лица моего лягушачьи пальцы».
– Простите, – вслух говорит Григорий и, освободившись от ладони, гладившей его голову, прошел, огибая стол, к графину с морсом. И уже оттуда, твердым голосом, принялся рубить: – Ерошка – вор. Мерзавец. Я его не пущу на порог. Если даже он перед ним ляжет вместо половика.
Львов не перебивал распалившегося юношу. «Пусть покуражится. Ерошке каналье урок будет».
Он не сомневался, что уговорит Григория если не простить, то на некоторое время смирится с управляющим. Ему этот мир был нужен от силы на два года. Пока он Григория не отошлет в Москву, в университет. За это время Ерошка выправит все документы по хозяйскому дому Мытищиных на его имя. За такую услугу Николай Михайлович обещал управляющему Вышинку. От предвкушения заветного куша, он ласково обнял яростно настроенного юношу и, дождавшись паузы, сказал:
– Дружок, я ничего не имею против.