Да–а–а! Русские страстно любят Америку. Могут через океан, а могут через Северный полюс. Есть и подводные пути.
В ответ Америка обожает русских.
– Стой, – завопил Бим, – поворачивает! Во! встал.
У него.
Чух–чух.
– Поезд! БлинЪ! Браво. Паровоз!
Егорыч окостенел со страху: сумасшедший дом изнутри он никогда не видел.
Секс в дурдоме не играет никакой роли. Не надо нам тут заливать.
Бим, матом (тут перевод): «Ёпт меня! Пых–пых. Пар! Рельсы! У нас тут рельсы, Кирюха… Вокзай, дверь! Видишь? Менты кругом! Чаво тут?»
– Где? – дурдом на прогулке резинкой тянется.
Школьники, если школа рядом, поставляют придуркам бухло и наркоту.
– Стреляют! Кепку! Кепку брось! Дырявая! Бежим!
– Где, не вижу? – Егорыча малёхо отпустило. Поозирался для виду, – успокойся, нету тут поезда.
– Вокзай! – крикнул Бим, – вокзай!
– Какой ещё вокзай?
– Вагоноуважаемый, Глубокоуважатый! – вот такой.
– Белены объел… – во что бы то ни стало мне надо выходить…
И прикусил язык: «Нельзя ли у трамвала Вокзай остановить?»
Бим не дурак.
И придурки не дураки: но им и барыгам–школьникам всё равно жопа.
И Биму жопа… если он, если он… Много этих если.
Благодарствуем покорно: ларчик с Пандорой не может так вот просто. Захлопнуться, типа.
Правда семейного предательства – всё как в реальной жизни.
Как в Совке. Как в прави…
Чуть не выплыл наружу… утопленник, коллективом утопленный.
Всё это так погано, что иным хочется уйти в мир сновидений и прочих грёз.
– Вот он! – И Бим показал в среднюю точку прострации, в дырь окна, откуда выехал раздвоившийся, нет растроивший…, нет, больше, больше… как гусеница трактора, как поезд мохнатый, чифиря ошмётки, штыками ощерен, встречают фуражки, ждут пилотки.
Добрая военная игрушка на кровавом мосту. По кругу ездит.
Бимовский же паровоз полез на стену, лже паровоз со стены на потолок, легче мухи он.
– Бим, ты сдурел! Мы под Казанью. Тут Волга. Свияжск видно. А рядом М7 наша, – полутрезвый Егорыч пунктуален. Ему градус ум не отбивает. Ему градус – честь и совесть эпохи!
– Да вот же, вот, – орал Бим, – на стене. И на потолке полхвоста. Окружают. Пощупай. Вагоны! Зелёные! Гринпис!
Егорыч пощупал воздух: пусто в нём: «Знаешь как переводят стрелки… селёдки… Гринпис… я на нём собаку… как этого… Гришковца…8»
– А в нём девки, не видишь, что ли? Вот, в тамбуре. Девки–и–и! А вы куда едете? – и Бим протянул руки в сторону девок: «Сюда, сюда, девоньки мои, хорошечки, золотки!»
Бабёнки для него что бздёнки, как то, что он сейчас ощущает, – как кокс, как дорожка, как радость белобрысая в паху.
Голые напрочь и пригожей некуда девки столпились в настежь открытых тамбурах. Грустные и белые девкины лица со сплющенными носами прилипли к окошечкам. Молчат и голые, и сплющенные. Окошечки и носы не желают беседовать с Бимом.