Порядок обнаруживался только на книжном стеллаже, где книги стояли ровно, корешок к корешку, строго по алфавиту и в соответствии с жанром. Другой мебели у Стёпы не было.
Я принялся собирать листы бумаги с пола. Сразу заговаривать с другом было недопустимо. Творческие кризисы случались у него и раньше, но до сего дня ноутбук их благополучно переживал. Когда я выуживал карандаш, закатившийся под диван, Стёпа заговорил хриплым простуженным голосом.
– Лестница, брат.
Я поставил стакан с карандашами на стол и уставился на друга.
– Лестница?
– Лестница, – повторил он, по-прежнему глядя в потолок. – Лестница в небо. Лэд Зэппелин.
– Это она тебя довела?
– Можно и так сказать.
– А как ещё можно сказать? – Стёпа любил, чтобы ему задавали наводящие вопросы.
– Эта песня гениальна, брат, – сказал друг и повернул ко мне небритое лицо с огромными темными кругами под глазами. – Ты так не думаешь?
– Она прекрасна, – сказал я, разведя руками. – О чём тут говорить? Это шедевр.
– Вот! – Степан рывком сел на диване. – Это шедевр! Это чертов шедевр! И никто, и ничто не властно над ним! Она была шедевром в семьдесят первом, и она шедевр сейчас, через пятьдесят лет. Полвека, брат!
Стёпа вскочил и заметался по комнате, ероша свои черные, слегка припудренные сединой волосы. Он выхватил из стакана ручку и стал грызть её со стороны стержня.
– Ты понимаешь? – вдруг остановился он, схватив меня за плечо. – Ты понимаешь?
– Конечно, понимаю, – ответил я. – Песня – огонь. Только при чем тут твой ноут? Он тихо её играл?
Степан застонал и закрыл рукой глаза. Затем защелкал пальцами и стал рыскать взглядом по потолку.
– Ты пойми, брат, – наконец, сказал он, буравя меня глазами, – Пейдж и Плант[4] могли ничего больше не сочинить в жизни. Могли даже не сочинять. Им можно было завязать с сочинительством и играть всю жизнь одну только «Лестницу». И всё равно они были бы круты, а песня была бы шедевром. Это ты понимаешь?
Я щелчком сбил таракана с печенья, сгреб крошки в ладонь и высыпал их в кружку.
– Я понял твою мысль. При чём тут ноут? Ты же знаешь, что не заработаешь на новый.
– Да как при чём?! – вскричал Стёпа. – Ещё как при чём! Леонардо да Винчи мог написать одну Джоконду и бросить кисти. Квины могли записать одну «Рапсодию» и забить нахрен! Харпер Ли – «Пересмешника», Достоевский – «Бесов», Сэлинджер – «Над пропастью»…
– Ли и так только «Пересмешника» написала, – перебил я его. – Всё остальное там что-то не очень-то получилось, как я понимаю.
– Вот! – Стёпа победно затряс кулаком перед моим лицом. – И она вошла в историю! Написала одну книгу и вот она, –