Шансы на успех были более чем призрачны, но что мне еще оставалось, кроме как надеяться?
Мы вышли из машины и быстрым, насколько это возможно, шагом направились к аэродрому.
С помощью Натаниэля я перебралась через корявый ствол дерева. Затем поскользнулась на влажном спуске и, не держи он меня за руку, непременно приземлилась бы на пятую точку. Я все торопилась, торопилась… Глупо, конечно, ведь навернись я и сломай себе шею или даже всего лишь руку, пользы от этого никому бы не было.
Глядя на тающий снег, Натаниэль поморщился.
– Температура растет.
– Жаль, купальник с собой не захватила. – Я ободряюще, как мне казалось, похлопала его по руке, и мы продолжили путь.
Отчаянно храбрясь, я вела себя более чем легкомысленно. Полагала, что таким образом предоставлю Натаниэлю меньше поводов для беспокойства.
По крайней мере, меня перестало трясти. Я не слышала птиц, но не знала, было ли тому причиной частичное повреждение слуха или они просто замолкли. Во многих местах дорога была перекрыта стволами упавших деревьев либо оторванными от уцелевших крупными ветками, но двигаться по ней было предпочтительнее, поскольку она давала нам ориентир. Мы продвигались тяжело и медленно. Одетые не по погоде, даже несмотря на нагретый взрывом воздух, мы вскоре почувствовали, что нас одолевает холод.
– Ты правда думаешь, что самолет уцелел?
Порезы на лице Натаниэля перестали кровоточить, но кровь и грязь придавали ему почти пиратский вид. Именно таким, как мне представляется, выглядел бы настоящий пират, носи он твид.
Я обогнула очередную крону упавшего дерева.
– Как бы то ни было, аэродром все же ближе, чем город, да и…
На дороге лежала рука. Рука без тела. Просто голая рука, и пальцы ее были устремлены к небу. Заканчивалась рука окровавленным плечом, а обладавший ею некогда был, вероятнее всего, взрослым белым мужчиной лет тридцати.
– Боже.
Натаниэль остановился подле меня.
Никто из нас не был брезглив, да и потрясения последних часов создали в наших сознаниях некую дымку оцепенения.
Я шагнула к руке, а затем взглянула на холм. Осталось стоять лишь несколько деревьев, но их кроны, даже лишенные листьев, маскировали пейзаж узором из ветвей.
– Эй!
Натаниэль сложил руки рупором вокруг рта и крикнул:
– Эй! Есть там кто?!
Если не считать ветра, шелестящего ветвями, на холме было тихо.
На фронте я видела вещи похуже, чем оторванная конечность, но то было на войне, а там смертей не счесть, да и вообще законы свои.
Хоронить руку было бесполезно, но и оставить казалось неправильным.
Я, нащупав руку Натаниэля, произнесла:
– Барух даян ха’эмет[4].
К моему голосу присоединился его глубокий баритон.
Наша молитва была не столько об этом человеке, который, вероятно, и не был евреем, сколько за всех людей,