Анализируя работы Эрика Берна, Т.А. Флоренская в своей последней книге [43] заметила, что сама мысль о том, что и во взрослом человеке присутствуют Родитель, Взрослый и Ребенок, продуктивна, однако описание Берном каждой из «ролей» страдает неточностью. «Взрослый», как его понимает автор книги «Игры, в которые играют люди», не является окончательным идеалом, к которому следует стремиться человеку в своем поведении, потому что руководство только здравого смысла и целесообразности может сделать мир механистичным, плоским и лишенным тайны. А Ребенок это не обязательно вечно незрелый инфантил. Настоящий Ребенок, умеющий удивляться, прозревать (видеть) в обычных вещах и явлениях таинственное и сокровенное, должен быть в каждом человеке, чтобы он стал, как пишет Флоренская, «цельным».
Такое понимание образа Ребенка мы встретили также в литературоведческой работе, анализирующей творчество А.С. Пушкина. Автор – Валентин Непомнящий, говорит, что у Пушкина слово «дети» встречается в двух смыслах: то как «злые», «капризные», «избалованные» («среди лукавых, малодушных, шальных, балованных детей…»), то в смысле вечной детской творческой сущности человека. Первое значение чем-то напоминает образ ребенка у Берна, а вот на втором хотелось бы еще остановиться. Непомнящий пишет: «Ребенок – это целостный человек, личность во всей ее полноте и глубине, но как бы свернутая в пружину; на протяжении жизни она разворачивается. Ребенок всегда «позади», но всегда впереди взрослого. Тоска по детству – тоска по цельности» [25, с. 52]. В сохранившемся Ребенке исследователь находит истоки пушкинского гения. Анализируя становление поэта в раннелицейскую пору, он замечает: «Сказать о ребенке, что он «пуст», можно лишь в нашем обиходно-интеллектуальном, горизонтальном смысле. Ребенок «полнее» нас, взрослых. Он полон грандиозно-непосредственных ощущений и ведений, полон первоначальных жизненных стихий – он бытийственно полон. Он стихийный натурфилософ и великий артист, ибо, имея дело с первостихиями жизни, познавая эти первостихии – огонь и воду, холодное и горячее, мягкое и твердое, движение и статику, боль и радость, желание и покой и пр., – он в то же время наделен недостижимой уже для нас верой и непосредственностью. Он может играть во что угодно: в огонь и камень, в кошку, в паровоз, в ветер и в стул, – это ему ничего не стоит, здесь его жизнь; и в этом перевоплощении он самозабвенно серьезен. Дети вообще очень серьезные люди – даже смех для них дело жизненное и серьезное. А игра серьезней всего: в игре это космическое существо осваивается в нашем мире, обживает заложенную в нем и в себе премудрость» [там же, с. 372].
Именно сохранившийся Ребенок из детства позволил немолодому уже Ивану Шмелеву вновь пережить чреду праздников в родном Замоскворечье конца 70-х годов XIX века, выжить самому вдали от Родины, передать этот опыт праздника своему полурусскому племяннику и оставить всем своим соотечественникам, то есть нам, книги, главная из которых «Лето Господне».
Интервью с экспертом
или